— Полноте, ради бога, не плачьте! — холодно уговаривал их племянник. — Ну что же, кое-как достанет средств жить. Вот приведем все имение в известность, разделим…
— Не обидь, голубчик, сирот беззащитных! — молила Вера Александровна.
— Тетушка, как вам не стыдно, — вяло упрекнул Обносков. — Разве я могу утаить хоть грош, который следует отдать по закону другим?
— Кормилец, заступник наш! — воскликнула тетка Ольга Александровна.
— Однако я сильно утомился, — заметил Алексей Алексеевич, зевая.
— Отдохни, голубчик, отдохни! — засуетились тетки и повели племянника в другую комнату, приловчили ему подушку на диване и уложили его отдыхать.
— Вот колокольчик, позвони, если понадобится, — говорили они, заботливо ухаживая около Обноскова, гордости их семьи.
Обносков закрыл глаза и сделал вид, что желает уснуть. Тетки и его мать на цыпочках вышли в другую комнату.
— Расходы-то какие теперь. Народу-то что набирается, — совещались они между собою.
— Надо бы, сестрица, — говорила Марья Ивановна, почему-то начинавшая царить в доме, где она сперва старалась стушеваться и считала себя гостьею, — надо бы Матвея Ильича из дому уволить. Не надежен он мне кажется. Не стащил бы чего в суматохе.
— Пусть идет к своему Петру Евграфовичу, — воскликнула Ольга Александровна с злобной иронией, — он же его так уважал!
— Да уж, нечего сказать, человечек! — негодовала мать Алексея Алексеевича. — Не вы ли его кормили, поили? С детства ведь у вашего батюшки еще служил, а что вышло? — чужим угождать стал. Уж правду говорят, как волка ни корми, а он все в лес глядит. И то сказать, свой своему поневоле брат, благородным людям неприятности делал, а этими, прости господи, угождал!..
Марья Ивановна, должно быть, мысленно употребила какое-нибудь очень крепкое словцо и потому попросила прощения у бога за этот грех.
Матвея Ильича, между тем, призвали и с бранью объявили ему, что он может идти на все четыре стороны. Старик не сказал ни слова, ушел в свою каморку, связал в узелок свое мелкое имущество и с этим узелком и палкою в руках вошел в комнату, где лежал покойник. Безмолвно опустился старик на колени, тихо положил три земные поклона, медленно поднялся своим старым телом с пола, поцеловал в холодные губы мертвого барина и тихо, без слез, без упреков, вышел из дома, где он провел долгие годы, перенес тяжкие обиды, утратил здоровье в труде и бессонных ночах, домыкался до бессилья, до старости и откуда теперь выходил бессемейным, одиноким, искалеченным и никому не нужным стариком… Это был дворовый, не имеющий угла, дворовый калека, который, как на смех, не умер под ударами подлой судьбы и дострадал до поздней воли. Пес, стороживший двор, ослеп, оглох от побоев, и его выгоняли из дома, чтобы не кормить его даром!.. Если бы мертвецы чувствовали, что происходит вокруг них, то, может быть, именно эта безмолвная сцена прощанья прогоняемого из дома старого слуги больнее всего отозвалась бы в сердце Евграфа Александровича: ведь он был таким нежным, любящим существом.
