Потому-то ему и доверяли. Его хитрость, его изворотливость, манеры, свойственная ему смесь добродушия и непреклонности слились воедино и образовали одно гармоничное целое. В молодости, как мне казалось, он многое пережил; он знал неразделенную любовь: он всегда испытывал симпатию — не ту, что идет от простого добродушия, а более глубокую — к тем, кто терпел неудачи в любовных делах. Но со всем этим было давно покончено. Сейчас, под старость, все в его характере было твердо, устойчиво и до отчаяния последовательно.
Том в полном изумлении смотрел, как закрылась дверь за Брауном. Он не мог понять, в чем дело. То, что он сказал, казалось ему вполне безобидным. Просто он подал правильный политический совет. Ему и в голову не приходило что Браун мог воспринять этот совет как нечто близкое к шантажу.
С неприятным чувством — потому что мне нравился Том, и сейчас я испытывал за него беспокойство — я думал, что тонкие дипломаты, вроде него, поступали бы куда умнее, если бы держались подальше от политической игры.
Глава XXII. Чьей короне служишь?
На следующий день после завтрака, поднявшись в свою комнату, я обнаружил, что мне нечего делать. С университетом была достигнута полная договоренность, оставались только кое-какие формальности, с которыми я мог разделаться в один день. Льюк уехал обратно в Лондон; я мог, вспомнив студенческие годы, растянуться с книжкой на диване. Думая о том, сколько свободного времени у меня еще впереди, я блаженствовал. Испытывает ли человек когда-нибудь такое чувство в молодости, и если да, то не раздражает ли оно его? Может быть, оно потому казалось мне блаженным, что в обычные дни я и мечтать не мог о таком времяпрепровождении.
Еще до того как я лег, мне позвонил по телефону швейцар и осведомился, у себя ли я. Мне показалось это немного странным; я решил, что звонок этот имеет какое-то отношение к обеду, который устраивал вечером того же дня у себя дома Артур Браун и приглашения на который он разослал, по его словам, «с безобразным запозданием». Для кого или почему устраивается этот обед, он не написал и добавил только, что мое присутствие ему очень нужно. Похоже было, что он решил действовать, не теряя ни минуты, что он не намерен заминать вчерашнее.
Не успел я почитать и с полчаса, как за дверью послышались шаги, негромкие шаркающие шаги. Стук в дверь; швейцар, держа в руке шляпу, вкрадчивым голосом назвал мое имя и затем провозгласил:
— Профессор Гэй!
