Они спорили (Кроуфорд то и дело повторял: «вы настаиваете на доказательности…» — слово, которое я, кажется, никогда ни от кого другого не слышал) и получали от этого большое удовольствие. Чего не могу сказать про себя — так как не слишком склонен к дилетантским философским рассуждениям.
Когда мы уже собрались идти, Кроуфорд заметил:
— Да, кстати, боюсь, что завтра я с вами не увижусь.
Я ответил, что к окончательному решению мы все равно еще не придем.
— Дело в том, — сказал Кроуфорд, — что мне придется присутствовать при разбирательстве одного весьма неприятного колледжского дела.
— Это что? — спросил Льюк. — Наверное, говардовский скандал?
На этот раз Кроуфорд был застигнут врасплох, улыбка Будды уступила место удивленному и вместе с тем недовольному взгляду.
— Право, не понимаю, откуда вы могли узнать об этом, Льюк? — воскликнул он.
— Боже милостивый! — загоготал Льюк. — Да среди ученых все об этом знают. Кто-то рассказывал мне эту историю в «Этиниуме», уже даже и не помню когда.
— Должен сказать, что мне очень неприятно слышать это.
— Бросьте! — Льюк все еще ухмылялся. — Ну что вы могли сделать? Пора бы вам знать, что ученым рты не заткнуть. Иначе, черт возьми, чего бы ради мы сегодня полдня тянули волынку? Раз уж до Кевэндиша дошло, что с говардовской диссертацией не все благополучно, нечего было и думать сохранить это дело в тайне. Если хотите знать, вам еще повезло, что все обошлось сравнительно тихо.
— Мне очень неприятна мысль, — сказал Кроуфорд, — что кто-то из членов совета колледжа мог говорить об этом за его стенами.
— А что поделаешь? — ответил Льюк.
— У меня до сих пор не было никаких оснований думать, — продолжал Кроуфорд, — что кто-нибудь в университете, помимо нашего колледжа, знает о неприятности, которая у нас тут произошла.
— Хотите пари? — сказал Льюк.
Но Кроуфорд уже вновь обрел равновесие. Он улыбнулся самодовольной улыбкой.
— Ну что ж, — сказал он, — не хочу говорить ничего сейчас, но думаю, что мы имеем основание надеяться раз и навсегда покончить завтра с этим злополучным делом.
