«Едва я почувствовала твердый пол под ногами, — рассказывала Пегги, — как фотограф заявил, что пленку в его камере заклинило и потому кадры надо бы переснять. Ладно. И я вновь повисла за окном, повернув к фотографу лицо и уставившись прямо на него. Если бы судьба всей Конфедерации зависела от моей готовности висеть на высоте шестого этажа над землей, заявила я, Шерману пришлось бы совершить еще один марш к морю!»
Когда они вернулись в машину, Лэтем вновь заговорил о романе, хотя и рисковал потерять ее расположение.
— Я не люблю быть назойливым, — начал он, — но Лу Коул сказала, что вы и в самом деле написали роман, и я бы очень хотел посмотреть рукопись.
Быстро взглянув на него, она нахмурилась и, прежде чем завести машину, сказала:
— Я вынуждена признать, что действительно работала над романом, но говорить об этом пока рано.
— Хорошо, но не могли бы вы по крайней мере сказать мне, о чем он?
— О Юге, — ответила Пегги.
— Как и «Табачная дорога»? Тоже о дегенератах и выродках? — поддел он ее.
— Нет, он о стойких людях, южанах, отказавшихся признать поражение Юга.
— Почему вы никому не показывали его? — спросил Лэтем.
— Ну, во-первых, он не готов, а во-вторых, я не думаю, что его может кто-нибудь купить, потому что в нем говорится о женщине, которая любит чужого мужа, но между ними ничего не происходит, и потому, что в нем всего лишь четыре проклятия и одно грязное слово.
— Это какое же? — улыбнулся Лэтем.
— Неважно.
— И все-таки я хотел бы посмотреть вашу рукопись.
— Я уже пообещала Лу, что, если когда-нибудь закончу этот роман, «Макмиллан» будет первым издательством, которому я позволю познакомиться с ним.
На следующий день было прекрасное апрельское утро, солнце было неяркое, и в воздухе пахло весной. Пегги, пообещавшая мистеру Лэтему и Медоре собрать всех молодых авторов, которых она знает, и привезти их после полудня на чай в писательский клуб Джорджии, провела утро на телефоне. К вечеру, как она писала потом, Пегги загрузила в машину «всяких и разных подающих надежды писателей и повезла их в клуб на чай, где они должны были увидеть живого издателя во плоти».
За чаем Лэтем вновь начал разговор о ее рукописи.
— Давайте не будем говорить об этом. У меня действительно нет такой рукописи, которую я могла бы показать вам, — упорствовала Пегги.
— Послушайте, — отвечал Лэтем, — это самая странная реклама, с какой я когда-либо сталкивался. Вы говорите, что не имеете готовой рукописи, и в то же время все ваши друзья «болеют» за ваш успех.
