Я беру историю болезни, смотрю все предыдущие обследования и проведенные лечебные мероприятия из копий выписок, и, напоследок, читаю имя, перед тем, как идти в палату.
Оксана.
Хорошее имя.
Если она изменилась, я помогу ей.
— Здравствуй, Оксана, — говорю я, когда вхожу в палату.
Она сидит на кровати с опущенной головой, глядя в одну точку на полу. Сильная головная боль не отпускает её уже вторые сутки.
Она не может поворачивать голову, потому что это усиливает боль.
Она не хочет говорить, потому что звуки эхом отражаются в голове.
Она не может думать ни о чем, кроме грызущей изнутри боли.
Я сажусь рядом и первым делом кладу руку на её затылок, сжимая большим и указательным пальцем голову, чувствуя твердость костей черепа.
Через пять минут она поднимает голову и смотрит на меня.
Я улыбаюсь и говорю:
— Как ты себя чувствуешь, Оксана?
— Я хочу умереть, — говорит она просто. В глазах больше нет надежды на счастливый исход. Она не верит в то, что у неё есть какое-либо будущее. Она готова шагнуть через линию, разделяющую миры. В своем сознании она уже один раз умерла.
— Сегодня ночью, когда я не могла спать от боли, я пошла на балкон и посмотрела с десятого этажа. Знаете, доктор, как заманчиво выглядела высота? Я смотрела вниз в бездонную глубину нашего узкого двора и представляла себе, как все будет. Сначала пьянящее чувство полета, когда я лечу, раскинув руки в стороны. Потом мгновенная вспышка в глазах при встрече с асфальтом, и все — я лежу и больше ничего не чувствую. Нет ничего — боль, что была со мной все последние дни, навсегда оставила меня.
— Что ты почувствовала, когда представила себя лежащей мертвой на асфальте? — спрашиваю я.
— Облегчение.
Я смотрю в глаза девочки — все получилось. Она смогла изменить своё будущее. Теперь есть смысл в моей работе. И я это сделаю обязательно, потому что девочка за последние недели прожила целую жизнь, научившись ценить простые человеческие радости, и избавившись от буйных ростков ненависти, посеянных матерью. Можно сказать, она разрушила почти выстроенное здание своего сознания, и на руинах возвела новое, прекрасное сооружение, ради которого стоило потрудиться.
— Ты сейчас можешь говорить со мной? — спрашиваю я, и, увидев еле заметный кивок, открываю историю болезни. Я собираю анамнез, задавая стандартные вопросы о том, как все началось, где и как она лечилась, и чем вообще она в жизни болела. Получаю от неё короткие ответы — весь анамнез укладывается в десяток строчек моих записей. За последние пятнадцать лет она впервые так близко и так надолго сталкивается с медициной.
