К несчастью, работники транспорта не разделяют моей страсти к театру. У троллейбуса сорвало рога, и, пока я томился в закрытом салоне, у меня едва не сорвало башню: я совершенно недопустимо, совершенно безобразно опаздывал! К дверям театра я подлетел ровно через десять минут и тридцать секунд с момента начала спектакля!
Галантно извиняясь и стараясь никого не побеспокоить, я наощупь пробрался к своему креслу.
Занавес уже поднялся. Первое впечатление – изящный минимализм декораций, который так много говорит сердцу опытного зрителя. Три белых ионических колонны, соединенные невесомым кружевом перекрытий. Меж ними – гигантское, драматически черное ложе – арена любви, трагедий, смертей. А на авансцене немым свидетелем разворачивающихся событий застыл миниатюрный столик с внушительным, готически суровым канделябром.
Работа актеров вызвала всеобщий восторг. Они играли не просто на переделе – за пределом своих творческих возможностей! Клавдий, похожий на преуспевающего бизнесмена, а рядом – томная аристократичная Гертруда. Полоний, полунравственный служака. Созерцательно приподнятый над действительностью Горацио.
Сизорыльский новаторски сместил кульминацию спектакля с финальной дуэли к сцене на кладбище. На протяжении всей сцены неослабевающее внимание зрителей приковывал к себе Йорик в исполнении Ю. Черепанова. Органично вписался в эту сцену и кордебалет весёлых могильщиков.
Не разочаровали и Гамлет с Офелией. Какой драматизм! Какой накал страстей! Он в страстном порыве бросается к ней, спотыкается о резной столик на авансцене, со столика падает массивный кованый канделябр… Зрители первых рядов вжимаются в кресла, в амфитеатре испуганно икает небезызвестный Р., знаток и завсегдатай, для которого театр начинается даже не с вешалки, нет – сразу с буфета. Но герой-любовник, демонстрируя чудеса эквилибристики, ловит канделябр у самого пола, не прерывая прочувствованного монолога! Зал рукоплещет. Овации сотрясают своды.
Следует упомянуть, что премьера спектакля была приурочена к 50-летию творческой деятельности патриарха нашей сцены и закулисья Г.Г. Сизорыльского.
Обычно рецензенты отмечают дерзкое новаторство Генриха Гаврииловича в преобразовании драму в фарс. Да, это, безусловно, смелая и новаторская художественная задача для режиссера. Но, увы, прием этот безнадежно устарел, есть в нем что-то, как бы выразиться, наивно-провинциальное, что ли? Мы же способны играть по-столичному, неклассично, современно. А в столицах нынче, милостивые государыни и государи, хорошим тоном считается на сцене обнажаться. В этом есть нечто возвышенно-символическое: обнажая тело, актер и душу свою как бы обнажает перед зрителем. Действие, диалог, мимика становятся второстепенными. Актёр бросает к своим ногам лживое тряпье ограничений, условностей, предрассудков. Между актёром и зрителем больше нет преград и тайн… Всё! Катарсис!
