Жестяной самолетик (сборник) - Елена Валерьевна Яворская

Замечательные люди мои соседи!

Ну к чему эти иронические усмешки? Я всерьез говорю. Замечательная семья! Самохины. Люба, она же Любовь Павловна для всех, кроме старых знакомых, а для меня, давнего приятеля и бывшего соседа по парте — Любка, Любка — енотовая шубка (была у нее такая лет пятнадцать назад, синтетическое чудо похожее на цельную шкуру гигантского енота). И отец ее, Павел Павлович, вечный учитель истории в нашей школе, за стенами сего почтенного учебного заведения именуемый просто Палычем.

Любка служит в какой-то конторе с трехэтажным названием, имеет должность с наименованием в пять этажей и с окладом размером с полуподвальный этажик.

Палыч, дипломированный неудачник, как он сам себя именует, в первой половине дня истово трудится на ниве просвещения, а во второй — бухает. Раньше просто выпивал, а когда пять лет назад его без объявления войны и даже без объяснений покинула жена… нет, одно объяснение все же дать соблаговолила: «Не сошлись характерами»… Что и говорить!..

С тех пор Палыч жену не видел. А Любка маму видела. Не то два, не то три раза. С мамой, что греха таить, Любка никогда не была особенно дружна. Одно счастье: в ту пору, когда мать оставила гнездо, птенчику, то есть Любке, шел двадцать третий год.

Не хочу сказать ничего плохого о тете Нине — кто теперь знает толком, как было дело? — но Любка с Палычем замечательные люди.

Правда, сами они вряд ли согласились бы со мной. Палыч в доверительной беседе как-то назвал себя «осколком ушедшей эпохи, который позабыли извлечь из тела реальности». А Любка, возвращаясь однажды с работы злее фурии, в ответ на мой дружеский комплимент прошипела: «Купи очки! Я — некрасивая, немолодая, непробивная тридцатилетняя девственница. Ферштейн?»

Мы с Палычем частенько курим на лестничной площадке. Он интеллигентствует, не хочет никотинить квартиру. А у меня — постоянный форс-мажор, точнее, целых два — мамаша и жена. На жену можно еще прикрикнуть грозным голосом: «Отвянь!» Отвянет — аккурат на такое время, которое потребуется мне, чтобы выкурить сигарету. Потом, правда, оторвется по полной. Такой вот у нас рай в трехкомнатном шалаше. Наверное, у Палыча с тетей Ниной был похожий, только в двухкомнатном. А с мамашей выкрутасы не проходят. Простой факт: когда отец мой дослуживал в захолустной воинской части в звании подполковника, мамашу в нашей части за глаза именовали не иначе как полковником…

Это лирическое отступление. Сентиментализм и готика — два в одном. Так вот, о Палыче. Курим однажды. Палыч, по обыкновению, под градусом, самым неправильным своим градусом, когда не возникает еще желания побрататься со всем человечеством и приняться за преобразование реальности, но реальность уже определенно кажется тесной и косной, а отсюда — грусть, сопоставимая разве что с похмельем. Курит Палыч, во двор смотрит, взор — как у лермонтовского орла. И говорит мне вдруг: