— Не надо, — поспешно отозвался Сноупс. — Подожди немного, я сам этим делом займусь. Мы его непременно получим.
— Папе ничего не стоит туда сходить. Как только он вернется домой, он сразу же пойдет и узнает. Я его хоть сейчас разыщу и попрошу, чтоб он сходил.
— Ничего у него не получится, — отвечал Сноупс. — Предоставь это дело мне. Уж я-то твое ружье получу, можешь не сомневаться.
— Я ему скажу, что я у вас работал. Я все письма наизусть помню, — сказал мальчик.
— Нет-нет, я сам все сделаю. Завтра первым делом пойду на почту.
— Хорошо, мистер Сноупс. — Он снова без всякого удовольствия съел конфету и пошел к двери. — Я эти письма все до одного запомнил. Бьюсь об заклад, что я могу сесть и снова их все написать. Об заклад бьюсь, что могу. Скажите, пожалуйста, мистер Сноупс, кто такой Хэл Вагнер? Он в Джефферсоне живет?
— Нет-нет, ты его не знаешь. Он почти никогда не бывает в городе. Потому-то я его дела и веду. А ружьем я займусь, обязательно займусь.
В дверях мальчик помедлил.
— Такие ружья продаются в скобяной лавке Уотса. Очень хорошие. Мне очень хочется такое ружье. Очень хочется, сэр.
Мальчик вышел, Сноупс запер дверь и немного постоял возле нее, опустив голову, сжимая и разжимая кулаки и треща суставами. Потом он сжег над камином сложенный листок бумаги и растер ногой пепел. Достав нож, он срезал с первой страницы письма адрес, со второй подпись, сложил обе страницы и засунул в дешевый конверт. Затем запечатал конверт, приклеил марку и левой рукой печатными буквами старательно вывел адрес. Вечером он отнес письмо на станцию и опустил в ящик почтового вагона.
На следующий день Вирджил Бирд застрелил пересмешника, который пел на персиковом дереве в углу курятника.
5
Временами, слоняясь без дела по усадьбе, Саймон смотрел на простирающиеся вдали луга, где паслись упряжные лошади, с каждым днем все больше терявшие свою гордую осанку от праздности и отсутствия ежедневного ухода, или проходил мимо каретника, где неподвижно стояла коляска, укоряюще задрав кверху дышло, а висящие на гвозде плащ и цилиндр медленно и терпеливо собирали пыль, тоже заждавшись в безропотном вопросительном молчанье. И в эти минуты, когда он, жалкий и немного сгорбленный от бестолкового упрямства и от старости, стоял на просторной, увитой розами и глициниями веранде, неизменной в своем безмятежном покое, и наблюдал, как Сарторисы приезжают и уезжают на машине, до которой в его времена джентльмен ни за что бы не унизился и которой любой босяк мог владеть, а любой остолоп — управлять, ему казалось, что рядом с ним стоит Джон Сарторис и его бородатое лицо с ястребиным профилем выражает высокомерное и тонкое презренье.
