— Да, — отвечала Нарцисса. Она действительно стояла рядом с Хоресом в неподвижной, напряженно застывшей толпе фермеров, смотрела, как раздувается и натягивает канаты шар; смотрела на Джона Сарториса в вылинявшей фланелевой рубашке и вельветовых брюках, на балаганщика, который объяснял ему устройство вытяжного троса и парашюта; стояла, не успевая ловить ртом воздух, который с бешеной скоростью вырывался из легких; смотрела, как шар взмывает в небо вместе с Джоном — он сидел на хрупкой трапеции, болтавшейся внизу, — смотрела, как шар, и люди, и все кругом медленно опрокидывается, а потом вдруг обнаружила, что, уцепившись за Хореса, стоит под прикрытием какого-то фургона и пытается отдышаться.
Джон опустился на заросли шиповника милях в трех от города, отцепил парашют, вышел на дорогу и остановил проезжавшего мимо негра. Когда до города оставалось не больше мили, он увидел старого Баярда, который бешено несся навстречу в коляске, и пока они стояли бок о бок посреди дороги, старый Баярд, сидя в своей коляске, изливал накопившуюся ярость, между тем как на повозке сидел его внук в изодранной одежде и на его исцарапанном лице застыло выражение человека, которому довелось испытать нечто столь невыразимо прекрасное, что расставанье с этой на миг воплощенной мечтой воспринималось как очищение, а вовсе не как утрата.
Назавтра, проходя по улице, Нарцисса встретила Джона, который с бешеной стремительностью, отличавшей обоих братьев, выбежал из какой-то лавки, отскочил в сторону, чтобы не сбить ее с ног, и выпалил:
— Ах, изви… Хелло!
Лицо его, заклеенное крест-накрест пластырем, было озорным, веселым и дерзким. На мгновение она подняла на него широко открытые отчаянные глаза, потом прижала ладонь к губам и быстро, почти бегом, пошла прочь.
Потом он уехал вместе с братом, и война отбросила их, словно двух беспокойных псов, запертых в отдаленной конуре. Мисс Дженни рассказывала ей о них, о скучных, продиктованных чувством долга письмах, которые они изредка посылали домой, а потом он погиб — где-то далеко за морем, и не было тела, чтобы возвратить его земле, и оттого ей казалось, что он все еще смеется над этим словом, как смеялся прежде над прочими звуками, означающими покой, — смеется, не дождавшись, пока Время и весь его реквизит не внушат ему, что итог человеческой мудрости — вознестись в мечтах так высоко, чтобы в поисках мечты не утратить и самую мечту.
Тетушка Сэлли мерно качалась в качалке.
