— Нет, тюльпанов вам не надо, — решительно заявила она и пошла дальше.
— Не надо, мисс Дженни, — серьезно согласилась гостья.
У калитки мисс Дженни остановилась и взяла у Айсома корзину.
— Ступай домой и сними с себя все это барахло, слышишь?
— Да, мэм.
— Через несколько минут я посмотрю в окно. К этому времени ты должен быть в саду с мотыгой, — добавила она. — Держи ее обеими руками и старайся, чтоб она у тебя двигалась. Понял?
— Да, мэм.
— А Кэспи передай, чтобы он завтра с утра принялся за работу. Черномазые, которые тут кормятся, должны хоть иногда немножко поработать.
Но Айсом уже исчез, и обе женщины пошли дальше и поднялись на веранду. Войдя в холл, мисс Дженни доверительно заметила:
— Звучит так, словно он и вправду все это будет делать. А ведь он не хуже меня знает, что после этих слов я просто не посмею выглянуть в окно. Проходите, — добавила она, открывая дверь в гостиную.
Теперь эту комнату открывали только от случая к случаю, между тем как при жизни Джона Сарториса ею пользовались постоянно. Он регулярно давал званые обеды, а то и балы, и тогда распахивались створчатые двери, соединявшие гостиную со столовой, на лестницу выходили три негра со струнными инструментами, зажигались все свечи, и среди этого богатства ароматов, музыки и красок сновал веселый и задорный хозяин. И здесь же, в этой комнате, в мягких отблесках своего щедрого очага, облаченный в серый полковой мундир, пролежал он последнюю ночь, созерцая собственный апофеоз, завершивший великолепный, хотя и не всегда безупречно яркий карнавал его жизни.
Но при его сыне в гостиной собирались все реже и реже, и она постепенно и незаметно утратила свою энергичную мужественность и по безмолвному уговору между его женой, женой его сына Джона и мисс Дженни стала просто комнатой, где они два раза в год производили генеральную уборку или же, сняв с мебели холщовые чехлы, как того требовал неукоснительно соблюдаемый ритуал, принимали почетных гостей. Таков был статус этой комнаты, когда появились на свет его внуки, и таким же он оставался вплоть до смерти их родителей и позже, до кончины его жены. После этого мисс Дженни о почетных гостях вспоминала очень редко, а о гостиной и вовсе никогда. Она говорила, что стоит ей войти в эту комнату, как ее прямо в дрожь бросает.
И так гостиная почти всегда стояла запертой, и постепенно все в ней пропиталось какой-то торжественной зловещей затхлостью. Порою молодой Баярд или Джон открывали дверь и заглядывали в торжественный сумрак, в котором, словно добродушные мастодонты-альбиносы, маячили окутанные саванами призраки диванов и кресел. Но внутрь мальчики не входили — в их сознании комната уже связывалась со смертью, и это представление не мог полностью рассеять даже святочный блеск украшенного мишурой остролистника. Когда близнецы стали старше и могли сами принимать гостей, они уже учились в школе, но даже во время каникул, хотя их благовоспитанные сверстники превращали весь дом в некое подобие бедлама, гостиную открывали только в сочельник, и тогда в ней водружали остролистник, зажигали камин, а на стол перед камином ставили кувшин гоголь-моголя с горячим ромом. А после того как в 1916 году братья уехали в Англию, комнату открывали два раза в год для уборки по старинному ритуалу, который даже Саймон унаследовал от своих предков, для настройки рояля либо когда мисс Дженни с Нарциссой проводили там утро или вечер, но для парадных приемов уже никогда.
