— Мисс Дженни!
— Я вовсе не хочу сказать о ней ничего худого, но только ее следовало хорошенько выпороть. Конечно, я когда-то сделала то же самое. Все дело в этой сбруе, которую нацепил на себя Баярд. А еще говорят, что к военной форме неравнодушны мужчины, — сказала она, продолжая срезать дельфиниум. — Потащил меня в Мемфис на свадьбу, причем в церкви было полно взятых напрокат шпаг, а когда новобрачные вышли, кое-кто из учеников Баярда пытался осыпать их розами. Впрочем, я надеюсь, что не все они были его учениками, потому что один из них бросил в новобрачных охапку роз, но промазал, и цветы рассыпались по земле. — Она яростно стригла дельфиниум. — Однажды они пригласили меня на обед. Я добрый час просидела в гостинице, пока они соизволили за мною заехать. По дороге мы остановились у магазина кулинарных изделий. Баярд с Кэролайн принесли огромный ворох пакетов, швырнули их прямо на сиденье и запачкали мне жиром новые чулки. Заметьте — они ведь заранее пригласили меня на этот обед, а в квартире не было ничего хотя бы отдаленно напоминающего плиту. Разумеется, я не предложила им помочь. Я сказала Кэролайн, что ничего не смыслю в таком хозяйстве — у нас в семье живут по старинке и стряпают дома.
Потом явились остальные — кое-кто из военных друзей Баярда и, насколько я могла понять, целый выводок чьих-то чужих жен — молодых женщин, которым следовало сидеть дома и готовить ужин. Они громко верещали, болтая всякий вздор, как это обычно бывает с молодыми замужними женщинами, которые нарочно стараются досадить своим мужьям. Вся эта компания раскупоривала бутылки — дюжины две, не меньше, а Баярд с Кэролайн достали столовое серебро, которое я им подарила, салфетки с монограммами и бумажные тарелки, на которые и был разложен весь этот корм для свиней из магазина кулинарных изделий — по вкусу он напоминал водоросли. Мы ели, сидя на полу или просто стоя где попало.
Таковы были представления Кэролайн о домоводстве. Она говорила: устроимся как следует на старости лет, если к тому времени кончится война. Я думаю, под старостью она подразумевала лет тридцать пять, не больше. Худа она была как щепка — и выпороть-то не по чему. А выпороть ее было просто необходимо. Как только она узнала, что у нее будет ребенок, она дала ему имя. Дала ему имя за девять месяцев до рождения и всем об этом рассказывала. Говорила о нем так, словно это ее дедушка, что ли. Вечно твердила, что Баярд, мол, не позволяет ей делать то или другое.
