— к которому принадлежала эта верная ищейка, державная фонарик. Но только теперь я впервые осознал, что в этом отличие было нечто, что я теперь могу определить как глубочайшая духовная пропасть. Что смысл моей жизни и мое отношение к ней должно отличаться от всего, что было в пределах понимания обычных человеческих созданий. Что сейчас я стоял как бы на пороге мира, находившегося вне понимания шестнадцати тысяч миллионов примитивных животных, властвовавших на планете. Открытые заставило меня почувствовать почти парализующий страх — едва ли не впервые в моей жизни. Я ясно увидел, что моя игра с кражами не стоила свеч, что я вел себя во многом как одно из низших созданий, рискуя своим будущим — и чем-то еще, гораздо более важным! — ради глупого поиска личного самовыражения. А если этот добродушный пес схватит меня, я рискую так же независимостью. Я окажусь в руках закона, который заклеймит меня и выставит на всеобщее обозрение. Это было недопустимо. Все мои детские выходки были лишь первыми неверными шагами, подготовкой к делу всей моей жизни, картина которой теперь более или менее ясно стояла перед моими глазами. Моей задачей, как существа, единственного в своем роде, было «развитие духа» на этой планете. Именно эти слова вспыхнули в моем сознании. Тогда я имел лишь смутное представление о том, что такое «дух» и какого должно быть его «развитие». Но вполне ясно понимал, что для выполнения этой миссии мне придется либо стать во главе уже существующего вида и привести его к новому, совершенному состоянию, либо, если это окажется невыполнимым, создать собственное более перспективное человечество.
Эти мысли промелькнули в моей голове за те несколько секунд, что я висел, держась кончиками пальцев, освещенный фонариком несчастного Смитсона. Если ты когда-нибудь напишешь эту биографию, ты поймешь, что практически невозможно убедить читателя в том, что я в девятилетнем возрасте мог оказаться в подобных обстоятельствах. Конечно же, ты не будешь способен описать меня и таким, каков я сейчас, так как это потребовало бы опыта, находящегося вне пределов твоего понимания.
Итак, еще пару секунд я отчаянно пытался придумать какой-то выход из создавшегося положения, который не включал бы в себя убийство верного своей природе создания. Мои пальцы начинали ослабевать. Из последних сил я дотянулся до сточной трубы и начал спускаться. На полпути я остановился и спросил: «Как чувствует себя миссис Смитсон?» «Плохо, — отрезал он. — Не зевай, я хочу побыстрее оказаться дома». Это только ухудшило мое положение. Как я мог так поступить? Но я был обязан, другого выхода не было. Я уже думал даже о том, чтобы убить себя и таким образом покончить со всей этой неразберихой. Но это было бы настоящим предательством всего, ради чего я должен был жить. Я подумал о том, чтобы сдаться Смитсону и предстать перед законом — но это было бы таким же предательством моих целей. Другого выхода, кроме убийства, не было. Мое ребячество завело меня в ловушку. И все равно это мне не нравилось. Тогда я еще не дорос до того, чтобы принимать любую необходимость без сожалений и чувствовал новый, куда более отчаянный приступ отвращения — того же чувства, что охватило меня годами ранее, когда мне пришлось убить мышь. Помнишь, ту, которую я приручил — но служанка терпеть не могла, когда та бегала по дому.
