Я повторил мой вопрос, прибавив: Кокорева – писателя, сотрудника «Москвитянина».
– В таком случае я к вашим услугам; не угодно ли вам войти в мою комнату, – продолжал он, заметно смутившись. Я повиновался. Комната, в которую я вошел, освещалась двумя окнами: стул, столик, заваленный бумагами, кроватка, из-под которой выглядывали книги и журналы; рядом с чернилами – бутылка на столе, исправляющая должность отсутствующего подсвечника, – вот все, что я нашел в мастерской художника, в которой столько передумано, перечувствовано, художнически воспроизведено… Как много людей, бесплодно обременяющих землю своим жалким существованием, располагают богатыми средствами, не зная ни цены, ни прямого назначения их… а он, это благородное существо, возвысившееся над опытом, который возрастил его, и силою крепкого самостоятельного ума, и прекрасными, хотя тревожными стремлениями сердца!.. Мать – кухарка, отец – слабый, больной старик, не покидающий постели (вольноотпущенный), брат – извозчик… И не пасть, и самоотверженно, твердо нести крест свой, и гордо торжествовать в борьбе с подвигом жизни – какое веское, многоценное слово оставил он на память о себе быту, среди которого вырос! Автор «Саввушки» не скоро умрет, принадлежа истории литературы.
Он гордо отверг многие выгоды жизни, чтобы только сохраниться, и вся жизнь его представляет трогательное служение искусству, следовательно и обществу.
Одно меня неприятно поразило в нем: он стыдился своего положения, он не был рад посещению незнакомца, речь его была неискренняя, он был в большом смущении, и мне было досадно за него.
Я встречался с ним еще несколько раз. Не могу забыть одной из этих встреч. Редактор издания, для которого он постоянно трудился, уезжая за границу, поручил ему заведование редакцией и дал более 50-ти руб. сер. С какой восторженной радостью летел он домой! Видно, давно, очень давно не видал он такой суммы!
Последняя встреча испугала меня: пламя таланта, сосредоточенное, безысходное страдание пожирали нежную организацию: он угасал заметно. Труды огромные истощали все его силы, убивали здоровье – и за все его не вознаграждали даже, как поденщика! Люди промышленные пользовались его страстию к литературе и крайностью положения;
А между тем мы знаем, мы читаем, в Москве каждый талант, каждое предприятие, основанное на истинной пользе, найдут благородное сочувствие, привет. Приведем по этому случаю слова одного из важнейших московских ученых, г. Погодина: «Молодые люди, желающие трудиться на поприще науки! Сносите терпеливо все неудачи, не охлаждайтесь никакими отказами, не приходите в отчаяние от препятствий… А вы, от которых зависит… Но лучше я обращусь к себе, ибо я сам занял подобное место… Я произношу здесь обет – содействовать всеми силами ученым предначертаниям, возбуждать их к общеполезной деятельности искренними советами, ободрять их ласковыми приемами, оживлять приятными надеждами в начале, доставлять нужную помощь в продолжении, употреблять все зависящие от меня средства пред начальством и публикою при окончании их трудов, чтобы делались эти труды известными, доставляя им честь и выгоду» – и пр. и проч. («Москвитянин», № 4, за 1855 г., стр. 88.). Вероятно, подобные надежды и обещания поддерживали и Кокорева.
