Маша говорила уже не стесняясь, с очень взрослыми интонациями:
– Как ты поживаешь, тетя Ляля? А Синдбад как поживает? А кот Кузьма как поживает?
Потом громким шепотом, обращаясь ко мне:
– Что еще сказать?..
. . . . .
Сейчас второй час. Небо серое в белых подпалинах.
Маша во дворе – играет с соседской девочкой Леночкой и с каким-то мальчиком. Люди эти старше Маши года на два, на три, но им некуда податься: большие ребята разъехались – сегодня начало учебного года, – и волей-неволей приходится играть с нашей пигалицей. Меня эта снисходительность оскорбляет.
. . . . .
То и дело возникают задачи, решить которые не так-то просто. Вышел во двор, вижу – у калитки, ведущей в сад, отломана деревянная вертушка-закрывалка.
– Кто это сделал? Это ты, Маша?
– Нет.
– А кто?
Глаза забегали. Так бывает, когда она фантазирует, придумывает что-нибудь.
Я говорю:
– Кто?
– Деичка.
– Какая девочка? Леночка?
– Да.
– Ах, вот как! Это правда?
– Да.
А мне почему-то кажется, что неправда.
Взял ее за руку.
– Ну, идем к Леночке.
Смеется:
– Идем!!!
– Значит, это Леночка?
– Нет, это мальчик.
А там был и мальчик – в этой компании, которая играла сегодня утром у нас во дворе.
Так и не выяснил: правду она говорит или сочиняет?
А позже пришла ко мне. Я дал ей конфету. Она просит еще. Я спрашиваю:
– А тебе уже давали после ужина конфету?
Мнется. Вздыхает. Глаза испуганно бегают. Но говорит прямо:
– Давали.
– Кто тебе дал конфету?
– Тетя Минзамал.
Иду на женскую половину выяснять и узнаю, что ничего подобного, никто никаких конфет ей не давал! Значит, сама на себя наклеветала!..
. . . . .
Ох, сколько ошибок делаешь! Ошибок, которые так трудно исправлять потом.
Собирались идти в лес. Но за обедом Машка плохо вела себя, капризничала, грубила, и мне пришлось заявить, что с такой девочкой ни я, ни мама в лес не пойдем. Она не поверила. Мало ли угроз в течение дня ей приходится выслушивать – угроз, которые почти никогда не сбываются. Но на этот раз мы решили, что угроза должна осуществиться. Прогулка в лес была отменена. Мы с мамой оделись, чтобы идти на почту. Я вывел велосипед. Машка безмятежно бегала, уверенная, что сейчас и ее тоже позовут одеваться. Но вот я говорю:
– Ты готова, мама? Идем!
– Я тоже! Я тоже! – засуетилась Машка.
– Нет, ты никуда не пойдешь!
– Нет, пойду!..
На своем все-таки настояли.
И все как будто правильно. Проявили настойчивость, твердость. Наказали. Проучили. А меня не оставляет ощущение сделанной ошибки.
Из-за чего, собственно, сыр-бор загорелся? Началось с того, что Машка не хотела есть суп. Вспоминались мне весь вечер ядовитые строчки Ходасевича:
