— Господи, Боже мой, граф!
Слуга сразу раскусил, какого рода подозрение приняло уже конкретные формы в мозгу хозяина; слуга-сыщик побледнел, и они глядели друг на друга несколько секунд, глядели так, как если бы вдруг все окружающее каким-то чудом окрасилось в необычайные краски. Обри задумался. Наконец, все еще стараясь что-то вспомнить, он сказал:
— Нет, граф, не помню… Нет. Когда я недавно увидел Жана Морейля, когда вы мне его показали, приказав наблюдать за ним, его вид мне ничего не сказал… Ничего…
— И все-таки скажите, Обри! Все-таки!.. Эта белочерная змея!.. Знаете ли, что вчера утром Жан Морейль смотрел на фотографии моей тети как человек, который пытался что-то вспомнить?
— Господин граф, — сказал Обри. — Я ведь не ребенок. А то, что вы предполагаете… Право, мне жарко становится!..
Прежде чем расстаться, они долго еще сидели и думали каждый про себя о том ужасном предположении, которое высказал только что Лионель.
— Господин префект полиции будет здесь через минуту. Благоволите присесть, — сказал курьер.
— Хорошо, — ответил Лионель.
Он ждал недолго. Раздался звонок. Казалось, что этот звонок нажал невидимую пружину, заставившую курьера соскочить со стула, возле столика, за которым этот скромный служащий рассматривал на свет старые, уже отслужившие конверты.
— Сударь… — сказал он.
И открыл перед Лионелем мягко обитую двойную дверь. Казалось, что эта дверь была предназначена нарочно для того, чтобы заглушать крики допрашиваемых преступников.
Лионель вошел в типичный бюрократический кабинет. Посередине у черного стола, заваленного бумагами, сидел старый усатый человек с удивительно энергичным профилем, с угольно-черными глазами, метавшими искры. Он тихо разговаривал по телефону. Казалось, что он нашептывал что-то в это никелированное ухо.
Не прерывая своего шепота, префект полиции бросил на пришедшего один из тех молниеносных взглядов, убедительная проницательность которых была слишком хорошо известна его подчиненным. Он сделал Лионелю знак рукой, прося его присесть в кресло, которое стояло сбоку стола, прямо против света.
Этот маленький седой старичок когда-то был рыжим и бешеным по натуре человеком; всю жизнь стараясь обуздать свою вспыльчивость, он достиг крайней степени самообладания. Холодный, суровый, логичный во всем резонер, непроницаемый для посторонних, он по своему душевному складу представлял нечто такое прямоугольное и прямолинейное, что его жесткая, подстриженная квадратом, стоявшая ежиком шевелюра, казалось, повторяла самые контуры его мозга.
