– Нет, ты должна кое-что узнать. – Голова упала на подушку, глаза закрылись, на ресницах сверкнули слезы.
Держа за подрагивающие руки, Виктория наклонилась и поцеловала ее в горячий лоб.
– Это как-то связано с отцом?
Мать покачала головой.
– Все остальное не важно. А теперь прими настойку опия и усни. – Виктория поднесла ко рту матери ложечку с лекарством и осторожно вытерла кровь, выступившую на ее губах.
– Но я обязательно должна сказать тебе. – Голос Бетти звучал едва слышно, походил на скрипучий шепот. – Я боюсь того, что другие могут сказать тебе. Только не думай плохо обо мне… я так любила…
– Да, мама. Я знаю. И мой отец нежно любил тебя.
Их взгляды встретились.
– Нет, Виктория, речь не о твоем нежном добром отце… он всегда был так терпелив… так чуток. Он заслуживал лучшей жены, чем я. Все эти годы… ах, какая ужасная тайна. – Мать вдруг широко открыла глаза и привлекла Викторию к себе обеими руками. – Я должна рассказать тебе.
– Прошу тебя, только не сейчас.
– Однако… прежний хозяин… он… он… Он и я… Я совершила самый ужасный поступок, непозволительный для женщины.
От недоумения Виктория нахмурила брови. Неужели у матери начался бред? Какое отношение старый лорд Рокфорд имел к ее матери? В голове зашевелились дурные предчувствия.
– Мама, ты не могла сделать ничего плохого. Ты ведь хороший человек.
– Я никому не хотела причинить боль… мне не надо было ни с кем расставаться… Я должна объяснить… рассказать тебе о нем… твоем… твоем… – Бетти глубоко вдохнула. – Ты должна знать. – Мать затаила дыхание. В ее глазах отразился дикий страх. Она догадалась, что вот-вот покинет этот мир.
– Расставаться? Что я должна знать? Не понимаю, – нетерпеливо говорила Виктория. Глаза матери, похоже, смотрели куда-то мимо дочери, вдаль, будто она снова переживала какой-то эпизод из прошлого.
– Ты не можешь представить такую любовь и преданность, – прошептала Бетти, отчаянно пытаясь сказать что-то, прежде чем начнется одышка. – Нас поддерживала безграничная страсть, обреченная любовь, наполненная огромной радостью. Все это могло привести лишь к горю. Я ничего не чувствовала, пока не увидела его. Тогда я впервые в жизни приободрилась.
Виктория погладила пылающую щеку матери, пытаясь успокоить ее:
– Мама, тебе нельзя волноваться. Когда ты проснешься, мы поговорим, но не сейчас. Ты совсем выбилась из сил.
– Но… я должна просить у тебя прощения.
– Ты не должна просить у меня прощения ни за что. Я тебя давно простила.
