По мотивам как идеологическим (антикапитализм), так и традиционным (антизападничество) желанную во время войны помощь западных союзников советские власти считали и изображали опасной. И сейчас большинство россиян полагают, что участие союзников в войне было маловажным.
Это соответствует мифологической доминанте русского массового самосознания: униженный обстоятельствами своей повседневной жизни, задавленный нуждой и произволом начальства, народ велик только во времена крайнего несчастья, предельной угрозы; поднимаясь на защиту отечества от никогда не переводящихся (внешних) врагов (татар, поляков, шведов, французов, немцев и других), он душевно распрямляется и прощает своим обидчикам (внутри страны).
Призывы к «горизонтальной» солидарности общества, сплочению общей бедой (только в июле 1941 года Сталин мог обращаться к своим подданным со словами «братья и сестры, друзья мои») дополняли жесточайшую иерархическую военизацию страны. И это сочетание принимаюсь обществом, массовым сознанием как необходимость. (Поэтому, видимо, особо безжалостная «к своим» сталинская практика ведения войны и сейчас не вызывает сколько-нибудь заметного массового сопротивления.)
Советский режим в огромной мере опирался на военизацию общества, которая постоянно подогревалась ожиданием войны, переживанием войны, подготовкой к новой войне. Военные победы и прежде служили оправданием строя деспотического сословно-патерналистского общества (в имперской России), военно-полицейской диктатуры в советский период. Военная напряженность поддерживала идеологему противостояния всему миру (традиционное антизападничество, синдром «осажденной крепости», изоляционизм). Редкие за последние два столетия победы закрепляли эти устои, тяжелые поражения – крымская, русско-японская, афганская войны – расшатывали их.
Милитаризованность общественного сознания тесно связана с самой природой российской «запаздывающей» модернизации. С самого своего («петровского») начала эта модернизация была военной -другие, «гражданские» стимулы всегда были вторичными и слабыми.
В таком контексте высшие общенациональные ценности могут принимать только экстраординарную форму подвига, самопожертвования, спасения, прорыва в новую реальность и отречения от обыденности, повседневности, от «нормальной жизни». Экстраординарность – модус и условие воспроизводства этих ценностей и, соответственно, данного сообщества. Напротив, повседневность не просто культурно не санкционирована и идеологически не обеспечена, но долгое время третировалась как низкое, разлагающее или даже враждебное начало («мещанство», «обывательщина»). От «чрезвычайщины», возведенной в социально-политический культ, было недалеко до оправдания нескончаемого массового террора.
