И вот на выставке им предлагают документы о том, как солдаты вермахта сжигают людей и деревни, насилуют, убивают – и все это вызвало настоящий шок, к этому оказалась не готова даже Германия. Массовому возмущению предела не было. Началась очередная бурная дискуссия, одна из самых яростных исторических дискуссий после войны.
У нас подобная выставка о взятии Кенигсберга вызвала бы еще больше шума.
Одни вас запишут во враги России и фальсификаторы, другие скажут, что это ответное насилие, и в этом будет с воя правда – но все же понимают, что все равно лучше бы так не делать. Сталин дал озверевшим людям выпустить пар – ведь сначала за это ничего никому не было, это позже, чтобы сохранить управляемость армии, порядок устанавливали очень жестко.
Так вот. после такой выставки, если бы она была убедительной и научно корректной, вы могли бы разговаривать с детьми и внуками тех, кто там был, с потомками солдат. Они же никогда не поверят, что их дедушка грабил и насиловал, но начнут снова расспрашивать дедушек. А эти расспросы и раздумья нал ответами и рождают ощущение сопричастности истории. Правда, сколько тех солдат осталось, уже восьмидесятилетних… Только не думайте, что я хочу рассорить дедов с внуками; я хочу, чтоб внуки над жизнью дедов задумались, ощутили бы свою сопричастность к ней. Только к реальной жизни, а не к мифологической.
Конечно, какая-то рефлексия насчет дедов и прадедов существует. Но где? В каких формах? В каких семьях? В каких масштабах? Это вопросы, на которые у меня нет ответов. Знаю только, что масштабы явно недостаточны, что это не стало общественным процессом.
Речь идет не просто об отношениях между поколениями. Речь идет в первую очередь о развитии самосознания, о поиске молодым человеком своего места в жизни. То есть стимул к историческому думанию всегда остается, но надо подсказать путь, подтолкнуть. В этом смысле я с большим энтузиазмом смотрю на мемориальский школьный конкурс. Мы его объявляем уже второй раз. Тема «Человек в истории России XX века». Это не сочинения, а школьные исследовательские работы. Присылают со всех концов страны, в том числе и из глухомани. Опрашивают дедов, соседей, анализируют семейные архивы. В прошлом году мы получили 1700 работ, в этом даже больше. Работы поразительно интересные. Там много сюжетов прямо по теме нашего разговора.
Одна девочка выяснила, что ее дед, которого она страшно любила и который только что умер, проводил коллективизацию. И кто-то из соседей даже ей рассказал, что он был довольно жестким коллективизатором. А из какой-то книжки эта маленькая девочка вычитала, что коллективизация – это плохо и даже бесчеловечно. И ее заклинило. Не на родителях-на дедушке: так он хороший был или плохой? Мой дедушка творил жестокость и несправедливость? Как же это так? Я его помню – он хороший. И бабушка мне все время говорит о том, какой он был замечательный… Так как же? И она мучается этим, и ищет свой ответ.
