и
fineola biselliella[47] сожрали его кулеврину. Согласно тому, что проповедовал несколькими пятилетками раньше Буридан, подобная дилемма могла привести только к голоду, а герцог д’Ож смерть как боялся скудных трапез и, еще более того, трапез вовсе не существующих. Прибегнув к вероятностному методу, он избрал направление сколь случайное, столь же и спорное и проблуждал так до наступления сумерек.
— Теперь мне ясно, — заявил герцог — вслух, чтобы составить самому себе компанию, — что следовало бы бросать на всем пути следования камешки, но, во-первых, у меня их под рукой не случилось, а, во-вторых, что толку от них было бы сейчас, когда наступает ночь, да притом темная ночь.
И верно, наступала ночь, да притом темная ночь. Герцог упрямо шагал вперед, но то и дело плюхался в ямы или расквашивал себе нос, натыкаясь на столетние дубы, испуская яростные вопли и бранясь самыми черными словами, без всякого почтения к ночной красоте окружающей природы. Он уже начал выдыхаться, да-да, всерьез выдыхаться, как вдруг завидел огонек, блеснувший на черном бархате тьмы.
— Сейчас поглядим, что там такое, — сказал герцог — вслух, чтобы составить самому себе компанию. — Может, это всего-навсего крупногабаритный светляк, но я так голоден, что охотно закусил бы даже светляком.
Нет, то был не светляк, то была хижина.
— По-моему, я пока нахожусь в пределах моих владений, — прошептал приободрившийся герцог, — и тот, кто живет в этой развалюхе, должен быть моим подданным. Наверное, дровосек. Будь со мною Сфен, он бы сказал мне его имя, ему знакома вся округа, но он, паразит, сбежал, а я брожу один по лесу, как бедный мальчик-с-пальчик, — вот что значит ходить на пушечную охоту без съестных припасов, портулана и списка своих подданных!
Он пытается открыть дверь (разве он не у себя дома?!), но та не поддается, — заперта. Тогда герцог колотит в нее рукояткой меча, колотит крепко и одновременно представляется:
— Отворяй, мужик, я твой герцог!
Он ждет, но, поскольку в окружающей обстановке не намечается никаких изменений, повторяет:
— Отворяй, мужик, я твой герцог!
И так много-много раз. Результат по-прежнему нулевой.
Поразмыслив, герцог формулирует свою мысль — вслух для самого себя:
— Он, верно, боится, этот бедняга. Небось принимает меня за какого-нибудь лесного духа. Где ж ему взять храбрости, — он ведь слишком худороден, — но, может, он уступит из жалости. Попробуем-ка такую уловку…
И он кричит жалобным голосом:
