— Священником? — услышав слова кума, церковный староста облегченно вздохнул. — Получи он приход, сразу пошел бы.
— У него и сейчас есть своя кафедра, и звонкая какая! Даже говорить с нее не надо, сама напроповедует хлеб насущный.
Кузнец озирался, оглядывая всех дикими глазами, словно бык, на которого наседают собаки. Учитель отрывисто рассмеялся: слава богу, деревня встала на его сторону.
— Ступайте, господин Мукич, убирайтесь восвояси! Нам с вами до сих пор не было дела друг до друга; пусть и впредь не будет.
— О, коли бы не было, коли бы не было! Ведь нам с вами хватило бы места на этом свете... Эх, много мерзавцев развелось на земле! — сказал кузнец, махнув рукой.
— Что такое?! — запальчиво воскликнул учитель.
— Мерзавец! — пробормотал кузнец и отвернулся.
Учитель, который вышел в баре из мужиков, так и вскипел, в нем разыгралась барская спесь.
— Вы, сударь, лучше прикусите язык, не то я вышвырну вас.
— Кого вышвырнете? — глаза старика загорелись за пепельно-серыми ресницами.
— Вас, пьяную свинью!
— Сам ты свинья, сукин сын! Пьяница! — но кузнец тут же овладел собой. — Каждое слово мне глотку жжет, но я назову твое имя, все скажу как надо, по-мадьярски.
Учитель побледнел, задрожал, судорожно засунул руку в карман.
— Выдать дочку за такого человека? Тьфу! Да на тебя и плевка жалко, сопляк!
— Ха-ха! — захохотал вдруг учитель, но лицо у него оставалось неподвижным. — Хочешь людям показать, как надо дочек выдавать замуж. Пусть, мол, с девкой поиграют, а как беда случится, мы поднажмем... Так, что ли? Поганый мужик!
— Это твой отец мужик! — завопил кузнец, ударяя кулаком себя в грудь. — Мой был дворянином!
И он угрожающе двинулся вперед.
Учитель сунул руку в карман и выхватил револьвер. Наставил на старика.
— Ни шагу, а то убью! — крикнул он пронзительно.
— Что, револьвер наставлять на меня?! — взревел старик. Глаза его налились кровью, и очертя голову он ринулся на учителя, прямо на револьвер.
Раздался выстрел.
Пуля вонзилась в стену, а учитель упал навзничь, сраженный ударом кулака.
Он был мертв.
Мужики сидели на лавке, на стульях, на кровати, прямо в шубах и сермягах. Ни один из них не шевельнулся. Пораженные, испуганные, смотрели они на то, что произошло.
С улицы донесся колокольный звон.
Кузнец смотрел вокруг безумными глазами, не понимая, что случилось.
Наконец заговорил церковный староста:
— Да, господин Мукич, слово свое вы сказали, истинно по-мадьярски.
Все поднялись. Арон Вак сказал:
