— Пес он, вот он кто! — зашипела старуха. — Пес поганый! Собака!
— Кто?
— Да этот старый хрыч. Он! Чтоб ему провалиться! Чтоб небо рухнуло на него! Ух, собака!
— А кто ему прикажет? Хочет дать — даст. Не захочет — не даст, — буркнул сын.
— Кто прикажет? Я, я! Я ему прикажу, собаке! Я! — крикнула старуха и приподнялась на кровати, худая, страшная. — Ты не нужен ему? Не нужен? А я нужна была? Нужна? Что? А? Плох ты для него, плох! Гнушается, гнушается!.. А я нужна была? Старый пес! Старая свинья! Я ему по вкусу пришлась! Мною-то попользовался! А ты ему не нужен. Мать нужна была! А сын не нужен! Родной сын! Старый пес, старый пес!
Сын вскочил. У него надулись жилы на шее, и он заорал:
— Что вы мелете? Про кого это вы?
— Про Генчи, про старика Генчи, про барина, про отца твоего, про старую свинью!
Сын пошатнулся. Онемел. Сердце тяжко и часто заколотилось в груди.
Долго стояла тишина.
Сын рухнул на стул. Сидел молча, тупо уставившись куда-то вдаль.
Старуха плакала. Потом чуть слышно, прерывистым шепотом произнесла несколько слов:
— Я красивая была. Вот он и позарился на меня. Гонялся за мной. У него со всей деревни бабы в любовницах перебывали. Шелковый платок мне посулил, узорчатый шелковый платок... — и даже сейчас блеснули у старухи глаза, жалкие бабьи глаза — тусклые, водянистые, старческие.
— А почему вы, матушка, мне этого раньше не сказали? — хрипло спросил сын после долгого томительного молчания.
Мать махнула рукой.
— Совестно было, сынок.
И оба горестно и мучительно умолкли.
Сын вскинул голову. Только сейчас дошло до него то, что сказала мать давеча.
— А что он дал вам? Что он тогда вам дал... матушка?
— Что? Ничего, — враждебно ответила мать, отведя глаза в сторону. — Он и тогда был сущим псом. Лгуном. Посулился мне подарить шелковый платок, узорчатый шелковый платок, какие в ту пору носили. И то не дал. Посулил, а не дал.
— Это правда? Верно говорите?
-— А ты разве видел когда-нибудь на мне шелковый платок? Видел его, что ли? Неужто я бы выбросила его? Дважды просила я его, негодяя. Посулил, а дать не дал. А ведь знал, что я понесла! С той поры он и смотреть на меня не хотел. Мужа тогда не было дома, он полгода проработал в берегских лесах. Как я только срам свой прикрыла!.. А старый хрыч все знал, и в глаза мне не глядел... Я в третий раз пришла к нему, за тебя стала просить. Как раз ты школу кончал, и голова у тебя была такая хорошая, что учитель сказал: «Надо его в коллегию отвезти». Надо, говорит, отвезти, разок заплатить, а больше вам и забот никаких не будет. Сам епископ будет платить за него. Только первый раз, мол, надо самим заплатить. Пошла я к старику Генчи, попросила у него несколько несчастных пенгё. Дай, мол, сейчас, а там и бог с тобой! Никогда я сыну не скажу, что меж нами было. Да разве он даст! Ему душа не позволяет. Так и сказал: «Сын твой мужик, пусть мужиком и останется». А я ему в ответ: «Знайте, барин, — говорю, — так и знайте, этим дело не кончится. Сын мой еще выйдет в люди. Растут еще палки в лесу!»
