— Ну-ка.
В зыбком желтом свете ему становятся видны запавшие щеки, потрескавшиеся губы, корка грязи на лбу, ввалившиеся глаза. Пахнет от Тиль так, что хочется отвернуться.
— Мне кажется, все не так плохо, — врет Фаруллах.
В глубине глаз девочки дрожат огоньки.
— Хотите, я расскажу вам истории, которые мне нравятся? — тихо произносит Тиль.
— Зачем?
— Ну, вы же рассказывали мне…
Фаруллах садится рядом.
— Хорошо. Только не долго.
— Когда я была совсем маленькой, — говорит Тиль, и на ее губах появляется улыбка, — я помню, все ждали рождения моего брата. Меня выгнали в сад, где рос инжир, только он был еще не зрелый, зеленый и немножко красный…
Неожиданно Фаруллах с головой окунается в простую историю человеческой жизни.
Он ныряет за Тиль в сад, а потом в дом, а потом в толпу людей, слушает, как поют дудки и гремят барабаны, из хоровода имен сплетает родство, сидит за столом, полном блюд, но инжир — бе-е-е, вкус инжира все еще стоит во рту.
— А дядя Гохар был моряк, он плавал по Кирейскому морю до самого Харабоса… А у дедушки Бабаля не сгибалась нога, и он очень странно ходил… А у Танаскера, брата Камиля Шевуза, были разные глаза — светло-синий и красный, кровяной…
Странным образом Фаруллах замечает в истории несказанное: цвет халата дедушки Бабаля, беременность некой Нассир, хитрую улыбку самой Тиль, отраженную в блюде, журчание родника в душный, безветренный день…
— Я пойду, дедушка Файрулла?
— Да, конечно. Нет, постой!
Лавочник ныряет под прилавок и достает три тяжелых серебряных тиффина.
— Девочка, это твое.
— На них все равно ничего не купишь, дедушка.
Пошатываясь, Тиль бредет к двери. Звенит колокольчик.
— Приходи завтра! — кричит Фаруллах. — Я что-нибудь придумаю!
Тень, скользящая по плиткам пола к солнцу, то ли кивает, соглашаясь, то ли просто поворачивает голову.
Лавочник не сразу принимается за горшок. Какое-то время он сидит на своем обычном месте, и взгляд его, плавающий вроде бы свободно, непременно возвращается к скамье. Тиль уже нет, а история, кажется, все еще разворачивается там, прорастает над вещами, звенит ее голосом.
«…а потом я подружилась со скорпионом и даже держала его на руке. Страшно было совсем чуть-чуть…»
Фаруллах мотает головой.
Должно быть это горшок полнит лавку магией. Иначе получится, он что-то упустил за свои триста двенадцать лет, что-то недопонял…
Или девочка особенная?
Обруч и перчатка уже не требуют внимания, все, что им осталось, это вылежаться. Невидимый рисунок магии растекается, одевая серебро и железо синеватым узором. Чеканные истории, свежий, с кислинкой, запах.
