И все равно я был уверен, что смогу бросить камень.
Лунный человек подошел к деду и положил руку ему на плечо, придал ему силу тяжести, чтобы все не разлетелось в разные стороны. Потом он нацарапал что-то в блокноте и передал его мисс Филипс.
Она медленно прочла написанное.
Деду не хотелось этого слышать. И мисс Филипс тоже, как она ни храбрилась.
– Стандиш – наша единственная надежда.
Остаток дня я провел с лунным человеком и мисс Филипс. Дед ушел наверх. Не мог больше слушать. Я его не виню. Но мне было нужно продолжать. Я собирался бросить камень.
Лунный человек теперь записывал не в блокнот, а прямо мне в голову. Я точно понимал, что происходит за стеной. У меня была подробная карта. Я знал.
Теперь я иду наверх, ждать вместе с дедом, пока не настанет время уходить. Мисс Филипс и лунный человек остаются на Подвальной.
Дед вырезает человеческие силуэты в натуральную величину. Зачем – понятия не имею. Он сидит на полу, уставившись в пространство, а вокруг валяются обрезки картона. Похоже, его все это переполнило. Если честно, меня тоже.
Я сажусь рядом с ним. Слова тут не нужны. Даже его мысли, и те звучат слишком громко. Чтобы заглушить их, я пересказываю самому себе все, что произошло. До этого самого момента. До того, как мы с дедом сидим здесь на покоробившемся линолеуме. Я делаю снимок камерой, встроенной в мою голову. Его я унесу с собой. Я пытаюсь различить, как он выглядел молодым, пока не оброс коркой старости и забот. У него большие руки; как корни деревьев, изношенные, натруженные. Эти руки могут расписывать стены, обманывая Навозников; могут чинить все, что сломано. Я ухожу от этих рук. Я знаю, о чем дед думает. Он пытается понять, достаточно ли в нем силы, чтобы меня отпустить. Я пытаюсь понять, достаточно ли силы во мне, чтобы попрощаться с ним.
А что, если мы просто так и будем сидеть здесь, тихо-тихо, не двигаясь? Может, время оставит нас в покое, обойдет стороной?
Занавес.
Титры.
Конец.
Трепать-колотить! Тук-тук-тук; время вздрогнуло и пошло снова, наши сердца пробежали круг по стадиону. Мы оба поднимаем головы. Я вскакиваю. Сыщики обычно так не церемонятся. Стучаться не в их привычках. Но нет, тут совсем другая хрень. Они зашли проверить, на месте ли мы, и велят снять светомаскировку. Напоминают, что наутро к шести тридцати мы должны быть готовы.
– Да, – отвечаю я, а сам надеюсь, что они не углядели деда на линолеуме, с пустым выражением лица, в компании двух картонных силуэтов.
