Я снова сидел у окна, но больше уже не мечтал. Слишком много действительности, она вытесняла мечты. Мне был виден выцветший, заляпанный краской брезент, лежавший поверх тела Эрика. Он был пропитан красным. Над ним висел рой мух.
Ганс Филдер явно чувствовал себя неуютно. Он сидел на месте мистера Ганнела. Все молчали. Наконец один из сыщиков распахнул дверь и выкрикнул две фамилии.
Я знал, что все к этому и идет. Ганс Филдер тоже знал. Сыщик отвел нас к скамье рядом с директорским кабинетом. Ставлю пару длинных штанов и два одинаковых носка, что Гансу Филдеру никогда раньше не доводилось на ней сиживать. А я, похоже, оказался на ней в последний раз. Я боялся даже подумать, что сделают со мной и с дедом, когда у нас в подвале найдут лунного человека.
Сначала вызвали Ганса Филдера. Он взмыл со скамьи, как летающая тарелка. Дверь за ним закрылась, и Навозник с автоматом на груди заступил охранять ее. Или меня. Не знаю точно.
Я услышал сначала голоса, потом свист трости мистера Хелмана. Потом Ганса Филдера выплюнуло обратно в коридор. Брюки у него были мокрые. Сложно было не обмочиться после встречи с тростью мистера Хелмана. А на этот раз он, скорее всего, постарался превзойти самого себя. У него не было другого способа произвести впечатление на кожаного. Понимал, небось, что только так можно надеяться сохранить свои дешевые часы.
Теперь была моя очередь.
Кожаный сидел в кресле мистера Хелмана. Мистер Хелман стоял, потирая руку. Черная краска с его волос сбегала вниз по шее вместе со струйками пота.
– Вот мы и встретились снова, Стандиш Тредвел, – сказал кожаный.
Я кивнул. Он снял перчатку с одной руки. Рука была большая и мертвенно-бледная, как снулая рыба. Перед ним на столе лежали часы мистера Хелмана.
– А я раньше и не замечал, – продолжал он, – что у тебя глаза разного цвета: один голубой, а другой светло-карий.
Это он сказал просто для красоты, или ему захотелось подчеркнуть очевидное? Что у меня два явных дефекта?
Я молчал.
– Скажи, действительно ли тебя били за то, что ты отказался рассказывать о нашем разговоре?
На это я решил ответить.
– Так точно.
– Почему?
– Потому что это мое личное дело.
Кожаный глядел на меня очень-очень внимательно.
Я напустил на себя отсутствующий вид. Слишком умные – те, кто знает больше положенного, – выделяются, как зеленое небо и синяя трава. А, как всем известно, президент Родины считает, что художников, рисующих такое на картинах, надо кастрировать.
