Джорджия не знала, что сказать. Ее парализовал шок, и только через несколько секунд она снова начала дышать – прерывисто и шумно. Она положила голову на плечо Себастьяна, и он крепко обнял ее в ответ. Джорджия чувствовала дрожь в его теле, его судорожное дыхание.
Что он пережил за эти долгие, полные ужаса, минуты в том универмаге? Джорджия представила своего сына, своего дорогого малыша закрытого с ее мертвым телом в кабинке женского туалета, и тихие слезы скатились по ее щекам. Нежно взяв в ладонь свободной руки подбородок Себастьяна, Джорджия поцеловала его.
Слезы Себастьяна смешались с ее слезами. Они сидели, обнявшись, щека к щеке, пока шоковое состояние не покинуло их. Потом Себастьян отстранился, вытер слезы руками и глубоко вздохнул:
– Мои родители не рассказали мне сразу всей правды. Они просто сказали, что меня нашли и сведений о моей настоящей матери нет. Я предположил, что она меня бросила, и в течение трех лет жил с ненавистью к ней и с ненавистью к моим родителям. Я был очень обижен на них за то, что они скрыли от меня все. А потом я узнал правду – уродливую, жестокую правду, и многие непонятные вещи сразу же получили объяснение. Сны, преследовавшие меня всю жизнь, клаустрофобия, боязнь тесного пространства в темноте.
– Поэтому ты так странно себя повел, когда мы играли на чердаке с Джошем?
Себастьян кивнул:
– Я услышал твои шаги и сказал Джошу: «Тсс!» Я хотел, чтобы он не привлекал к нам внимания своим смехом. Мы затаили дыхание. И вдруг у меня промелькнули перед глазами обрывки какого-то воспоминания. Они казались такими реальными! Я слышал в своих снах, как кто-то говорит: «Тсс», и потом сразу же раздавался звук шагов. Я прятался за трубой близко к Джошу, но я больше не мог оставаться в укрытии. Джош был в порядке?
– Да, в порядке, но я долго не могла понять, что случилось. Я знала о твоей клаустрофобии, но в тот день, казалось, ты увидел что-то очень страшное. На тебе не было лица, и ты ничего не рассказывал.
– Я не мог, прости. Мне и сейчас очень сложно об этом говорить. Очевидно, когда убили мою мать, я еще не разговаривал. Я заговорил только в три года – или, как решили в полиции, что мне около трех, хотя возможно, я был младше. У них была карта роста, по которой в два года рост ребенка соответствует половине роста во взрослом состоянии, а я не соответствовал, пока мне не исполнилось два года и пять месяцев, так что, когда они меня нашли, я мог быть младше, чем они подумали.
