Долгое время Эмили думала, что ее мать умерла, пока случайно не узнала, что та уехала на родину, когда дочери не исполнилось и трех лет. Она была англичанкой — в каком-то смысле тоже существом из другого мира.
Девушке пришло в голову, что в попытках залечить душевную рану и забыть сердечную боль отец и выбрал для себя удел вечного странника. Возможно, Рене Марен пытался от чего-то убежать? Однако он все равно всегда возвращался в Париж, где был его невидимый якорь.
Ей тоже придется вернуться, хотя сейчас она ощущала себя хрупкой лодкой, затерянной в безбрежном океане, не могущей прибиться ни к какому берегу. Лодкой, которую ветер будет долго швырять по волнам и в конце концов разобьет в щепки.
Девушка пришла в хижину Моаны. Ее мозг лихорадочно работал. В сундучке Эмили было все для того, чтобы лечить раны, там лежала небольшая пачка денег, а еще у нее имелся кинжал дамасской стали, по сравнению с которым бамбуковые ножи племени на-ики выглядели как детские игрушки. Его подарили отцу, когда он путешествовал по странам Востока, и Эмили положила кинжал в свой сундук втайне от Рене, который принципиально не брал в поездки оружие.
Разумеется, она тоже никогда бы не сумела им воспользоваться, зато это, наверное, смог бы сделать Атеа!
К вечеру Эмили удалось узнать важную вещь: клетка, в которую поместили пленного вождя, не охранялась. Лоа наложил на Атеа временное табу, и ни один островитянин не осмелился бы приблизиться к тому месту, где он сейчас находился.
Она с трудом дождалась, когда тьма укрыла хижину. Издалека доносился рокот моря, рядом чуть слышно дышала Моана. Стараясь не шуметь, Эмили натянула платье, сунула ноги в туфли, вынула из-под циновки приготовленный узелок и выбралась наружу.
Ночной бриз шевелил листву. Вскипали и вновь опадали невидимые волны. Океан и небо слились воедино. Склонившиеся над водой пальмы напоминали пальца диковинных чудовищ, пытавшихся достать желанную влагу.
В тропиках ночь буквально обрушивалась на землю, и хотя луна обычно светила ярко, меж деревьев все равно не было видно ни зги. Эмили жалела, что не может воспользоваться факелом из пучка сухих листьев кокосовой пальмы, каким островитяне обычно освещали себе путь в темноте.
Ветви кустарников цеплялись за подол платья, в ноги впивались колючки. Окутанная коконом темноты, Эмили двигалась, словно во сне. Она не была уверена, туда ли идет, ведь здесь не было ни дорог, ни улиц. Она боялась, что кто-нибудь проследит за ней, — за нарушение табу, наложенного вождем, полагалась смерть. Один удар каменного топора — и ее голова расколется, словно кокосовый орех!
