Призраки Ойкумены | страница 62
– Что, Додик?
– Мар Пераль хочет покинуть «Тафари».
– Срочно?
– Да. Ему позвонили.
– Кто?
– Не знаю.
Пшедерецкий переводил взгляд с брата на сестру – и видел одно лицо. Дело было не в сходстве близнецов. Лица Давида и Джессики застыли, утратили человеческую мимику: даже не маски – голосферы компьютеров. Скупое движение ртов – вот и все, что показывали эти мониторы случайному зрителю. Шел разговор двух гематров, который большей частью сводился к молчанию. За скобки выносилось столько, что в скобках оставался сущий пустяк. Сейчас никому бы в голову не пришло, что в паспорте отца этих молодых людей, как и в паспорте Антона Пшедерецкого, местом рождения значится варварский Сечень. Минимум слов. Максимум информации. От каждого слова, непостижимые для Пшедерецкого, выстраивались логические цепочки, дорожки причин и следствий. Они ветвились, обрастали вероятностями, соединялись, переплетались; отсеченные скальпелем гематрийской аналитики, рассыпались в прах и исчезали без следа.
– Его нельзя оставлять одного.
На принятие решения Джессике потребовалось семь с половиной секунд.
– Добрый вечер! – улыбнулся Антон Пшедерецкий.
– Добрый! – рявкнул Диего. – Какого дьявола?!
– Простите, это вы мне?
– Нет, – Джессика потупила взор. – Это он мне.
Диего шагнул к девушке. Казалось, он намеревается сгрести ее в охапку и с маху ударить о ближайший столб. Когда маэстро заорал дурным голосом, это был рев мастер-сержанта Кастурийского пехотного полка, на чьей форме – сорок пуговиц, а в кулаке – сорок тысяч затрещин:
– Вон отсюда! Бегом!
– Я…
– Я кому сказал?! У тебя бой, дура!
– Вы…
– Вон!!!
Джессика набрала в грудь воздуха и вдруг завопила, как шальная:
– Дурак! Дурак безмозглый!
– Я? – задохнулся маэстро.
– Ты! Ты же без меня пропадешь!
– Я?!
– Ты! Ты куда собрался? Куда ты собрался, спрашиваю?!
Голиаф присел на задние лапы. С огромным интересом лигр вертел башкой, наблюдая за скандалом. Временами он шумно облизывался, словно никак не мог выбрать, кого съесть.
– Не твое дело! – бушевал маэстро. – Бегом марш!
Все напряжение, скопившееся в душе сеньора Пераля, требовало выхода. Оно ломилось наружу, это напряжение, оно разносило в щепки запертые двери, срывало засовы, ломало косяки и притолоку. Вряд ли маэстро сумел бы остановиться, даже если бы захотел.
– Иди дерись! Дерись, засранка!
– Как вы разговариваете с дамой?! – возмутился Пшедерецкий.
– Как надо! Вы что, не поняли? Она же будет переживать за меня! Переживать – там, на площадке! Беспокоиться, волноваться! Да ей в первую секунду воткнут…