– Попалась!
– Только не надо меня целовать, – улыбается она, – от меня несет навозом.
– От меня тоже, любимая, – отвечаю я. – От меня пахнет даже хуже.
Так продолжается некоторое время. Наконец я выпрямляюсь и говорю:
– Ты хорошенькая.
Она словно статуя, вырезанная из мрамора и отполированная нежными руками. Однако на ее лице лежит тень усталости. Илия никогда не показывает, что у нее на душе, ее можно согнуть, но не сломать. За последние несколько недель она осунулась, сделалась тоньше, ее скулы заострились, а серебристые глаза стали еще больше, и меня начинает беспокоить ее самочувствие. Нам всем пришлось многое пережить.
– Посмотри на птиц, – говорит она.
– Смотрю, и что?
В ее глазах мелькает растерянность. Такое обычно происходит, когда она начинает о чем-нибудь думать.
– Их надо как-то рассортировать.
– Рассортировать? – повторяю я вслед за ней. Я осматриваю птиц – их страшно много. – Хочешь сказать, их надо рассадить в ряд?
– Не в этом смысле, – устало улыбается она. – Их надо рассортировать по типам: болотных и лесных, питающихся насекомыми и зерном, хищников и падальщиков. Ну и так далее.
Что она несет? Я люблю свою жену больше всех на свете, но иногда она говорит такое, от чего у меня глаза лезут на лоб. Уже не в первый раз я задаюсь вопросом: откуда она взялась? Что за инструмент огранил ее ум? У меня на родине женщинам просто не могут… не могли приходить в голову такие мысли. Их уделом было кормить детей, готовить похлебку, шить одеяла – и ничего больше. Да и мужчины занимались охотой и возделыванием земли и ни о чем другом не помышляли.
Наверное, все, о чем я подумал, отразилось на моем лице, потому что жена подхватывает ведро и говорит:
– Надо идти работать. Еще чистить и чистить.
– Займешься этим позже.
– Позже работы будет больше, – морщит она нос.
– А что другие делают? – спрашиваю я скорее для поддержания разговора, а не оттого, что мне интересно.
– Да как обычно, – она закатывает глаза. – Хам, я понимаю, что приехала издалека, но меня потрясает, как они могут с удовольствием сидеть неделями в маленькой комнатенке. Хотя бы Бера и Мирн?
– Не знаю, любимая, ведь потому я от них и ушел. Они такие: если надо, будут сидеть, пока не наступит конец света.
– Прошло всего несколько недель, – говорит она, ее серые глаза кажутся особенно усталыми, – но я думаю, все это кончится не скоро. Надеюсь, я не сойду с ума.
– Может, привыкнешь.
– Именно это я и имела в виду, когда говорила про сумасшествие, – вяло улыбается она.
