Возьми меня, моя любовь | страница 23



— Знаешь, что он осмелился сказать? — орет Бруна в трубку: — «Может, другая красавица окажется еще и умной. Чего вы добиваетесь?» Псих! Он ушел с работы, ругаясь, что все женщины — шлюхи. Чертов женоненавистник!

— Что собираешься делать?..

Стоило положить трубку, как телефон заливается опять. Теперь это Мартина. Интересуется, пойду ли я с ней на спектакль «Дух Тибета: песни и танцы освобождения».

— Не вздумай их пропустить, — твердит она. — После них тебе будет гораздо лучше.

Чтобы стало лучше, достаточно посмотреть на пляшущих в темноте тибетских монахов? Сомневаюсь.

— Марти, я бы с удовольствием, но сегодня не смогу.

— Чем будешь занята?

— Примусь за роман.

Слышу резкие гудки на другом конце провода.


Хватаю с вешалки джинсовый пиджак и вылетаю из дома на взводе, словно солдат, что врывается в окоп, как в фильмах вроде «Женщина на грани нервного срыва».

12

Герои и героини

После четырехчасовой смены выползаю из «Магии», подавленная и голодная, и решаю задержаться в «Королеве Бургеров» на улице Маццини, чтобы съесть фалафель[4]. Я часто заходила сюда с Фульвио, до того как моя книга подняла бурю. Стоит ли отрицать, я тоскую по нему и нашим старым привычкам. Я прошу: пусть, когда все пройдет, мы останемся друзьями. Я верю, что до определенного момента жизнь — как доска с именами, которые перечеркивают одно за другим.

Два парня лет двадцати, сидя на табуретках, уплетают кебаб. Слышу, как один говорит другому:

— Восемь часов я просиживаю задницу на фабрике. И все для чего? Чтобы купить параболическую антенну?

— Ну и бросай ее, — отвечает второй, которого я вижу со спины. — Не ной, ты же голосовал за «Форца Италия».

— Во всем виноваты левые, — защищается первый, тощий, как девчонка, и с баками, как у Элвиса, — продались и занялись войной.

— Жри давай, если я опоздаю, Сильвия надерет мне задницу.

— В последнее время мне приятнее брать в руки компьютерную мышку, чем девчачью грудь.

— Кому ты рассказываешь?… От компьютера кайфа больше.

Хихикая про себя, перестаю слушать.

В ожидании фалафеля смотрю на людей за стеклянной витриной — освобождающихся от одежды — замедленные движения мягкие, словно с ленцой, жертвы первой летней истерии. Небо в шесть вечера было ярко-синим и коварным. Думаю о тех, кто живет в Лос-Анджелесе и весь день вдыхает запах океана. У меня на сердце тяжесть. Все та же. Пройдет ли когда-нибудь?

Дома включаю компьютер и расставляю на письменном столе рабочие принадлежности: пачку «Мерит», зажигалку «Бик», пепельницу и банку «Колы». Ничто не говорит обо мне, настоящей, больше вещиц, что разложены на столе. Я одна, укрытая, точно одеялом, собственным воображением, фантазирую, будто соорудила убежище, место для себя одной —