Солдаты очень напряженно, бледные, тряслись на передках. Толпа хлынула к Думе, я за нею. «Ну, что же, ну, война, стрелять, что ли, сейчас будут?» У Большой Московской, перед Думой, в несколько рядов стояли роты, школа прапорщиков; любопытные, мы напирали. Батарея выстроилась, орудия сняли с передков.
Солдаты притопотывали озябшими ногами, одни входили в строй, другие выходили, на винтовках кой-где красные флажки… На решетке Александровского сада вдруг увидела я Нилову. Рукою опиралась она на голову крепкого брюнета, вида еврейского, и хохотала. Я протолкалась к ней. Узнав меня, она развеселилась окончательно, раскрыла пасть свою, заплясала, замахала мне.
– Наташка, ты пойми, какая роскошь, арсенал берут, ведь это революция, это тебе не фунт изюму! Сейчас Кремль наш будет…
– Ну? И ты берешь?
Я тоже хохотала.
– Нет, я тут, собственно, смотрю, а это муж мой, вы знакомьтесь, Саша Гликсман, нет, он не артист, не думай, он провизор и изобретатель, это мальчик, это голова, когда ему исполнится двадцать пять лет, это будет настоящий Рубинштейн… А тут наши войска стоят, чтоб охранять временное правительство, ты понимаешь это?
Мы болтали, хохотали, Саша Гликсман тоже улыбался.
– Если тебе губной помады нужно, кремы всякие, пудры, обращайся к Саше, – кричала Нилова с решетки, показывая все те же, все нечищенные свои зубы. – Сашка страшно добрый, он тебе по себестоимости.
– Ура-е-а! – раскатилось опять сбоку, толпа опять бросилась, Нилову спихнули. Она села верхом на плечи своего Саши, замахала красным шарфом.
– Арсенал взяли…
– Таки наш арсенал, – крикнул Саша.
Нилова затанцевала на его плечах.
– Первая школа прапорщиков…
– Никакого боя…
– Говорят, александровцы идут за царя…
Новая волна оттерла нас, мне издали мелькнул красный шарф Ниловой, но и тревога сжала сердце. Что, если правда александровцев поведут усмирять?
Я бросилась назад на Знаменку. Толпа стояла пред училищем, кричала: «Выходите, юнкера! К Думе! Арсенал взяли!» Я тоже тут металась, перед окнами своей роты. Но в училище молчали глухо, никого не выпускали. Скоро стало и темнеть, пришлось нам расходиться.
Домой я приобрела в волнении. Говорили, что откуда-то идут войска, что александровцев и алексеевцев выпустят на народ. Андрей тоже пропал. Вернулся часов в десять, потный, с мокрыми ногами, побледневший.
– В Думе заседание непрерывное. Наши дежурят. Я звонила и Георгиевскому, но его не было.
Еще ночь волнений, а наутро мы узнали, что командующий войсками арестован и сдались жандармы. Я опять помчалась к своему училищу. Снова меня не пустили. Но теперь в окнах второй роты юнкера вывесили плакат: «Маркел благополучен. На ученье».
