Лейтенант поспешно застегнул портупею и, громыхнув сапогами по деревянному полу, выскочил из дощаника наружу.
– Да что же вы, товарищ боец, – пробормотал он обескураженно, перехватывая чемодан и отодвигая в сторону Ломоносова, – что же вы… Я сам. Сам!
– Вы не глядите, товарищ лейтенант, что я маленький, – неожиданно обиженно произнёс Ломоносов, хлюпнул носом, – я сильный. Я ведь деревенский, а в деревнях народ калибром поменьше будет, чем в городах, зато очень сильный, – Ломоносов ухватил себя за рукав гимнастёрки, помял демонстративно бицепс, намекая, что мускулы у него ого-го какие, – о-очень сильный! Чемодан для меня – пфу!
Чердынцеву сделалось весело – очень уж забавным был этот боец. Он фыркнул, перекинул чемодан из руки в руку:
– Спасибо вам, товарищ боец!
– Не стоит, товарищ лейтенант. Я с вами не прощаюсь, я с вами завтра… – Ломоносов ткнул пальцем в сторону пограничных столбов, выстроенных в рядок у стенки, – с вами завтра на заставу поеду, меня в наряд включили.
– А столбы до утра успеют высохнуть?
– Успеют, – заверил лейтенанта боец.
– Тогда не прощаемся, – воскликнул лейтенант и потащил чемодан в комнату. Деревянные половицы звучно запели у него под ногами. Когда он был без чемодана, они не пели, сейчас запели голосисто, громко… На улице также голосисто и громко звенели цикады. Один звук сливался с другим.
Ломоносов не уходил, стоял под окном и пальцами трогал пограничные столбы, проверяя, высохла ли краска или нет? Краска почти высохла, осталось чуть. Лейтенант высунулся в окно, спросил:
– А что за суета на территории штаба была? Народ куда-то побежал…
– Да нарушение очередное. Каждую ночь немаки границу нарушают.
– Так часто?
– Иногда до сорока раз за ночь.
– Ого, – сказал лейтенант и сел на койку.
Только сейчас Чердынцев почувствовал, что он устал за день, сильно устал, голова сделалась тяжёлой, чужой, вместе с болезненной тяжестью в тело в очередной раз натекла тревога. О том, что представители сопредельной стороны, как в данном случае надо называть немцев, уже оккупировавших Польшу и выставивших на границе свои посты, могут до сорока раз за ночь нарушать демаркационную линию, Чердынцев даже не слышал. Он помял пальцами виски – надо было избавиться от боли и духоты. И ещё – от этой липкой, очень неприятной тревоги, от которой кожа на теле покрывается гусиными пупырышками.
– Спокойной ночи, товарищ лейтенант, – вежливо попрощался маленький аккуратный солдатик, поправил на ноге голенище сапога, сползшее вниз. С сапогами у него, похоже, всегда были проблемы.
