Всё-таки недаром Блок вослед Пушкину пел «тайную» свободу. Свобода и должна быть до некоторой степени тайной, сокровенной, хранимой в заветных кладовых души для поддержания достоинства, реализации потенциала личности, короче, для некой порой невыразимой, но великой цели.
Не хочу утомлять ссылками на авторитеты, однако без Льва Николаевича Толстого никуда не деться. В ответ на восторженные отзывы о техническом прогрессе он имел обыкновение допытываться: а что это даст в некоем высшем нравственном смысле? Скоро повсеместно проведут телефон, обнадёживали его, можно будет разговаривать. Разговаривать о чём? – интересовался великий старик.
Применительно к свободе творчества такая въедливость не только оправданна – необходима. Художник, по выражению Булгакова, заявляющий, что свобода ему ни к чему, подобен рыбе, которая уверяла бы, что вода ей не требуется. Но очевидно, что творец позарез нуждается в свободе не для подначек и приколов (хотя и без них иной раз не обойтись), а для чего-то невыразимо существенного, что оправдывает его жизнь и ублажает чуткие души.
В таком убеждении, как и миллионы современников, я провёл лучшие годы жизни, добравшись до счастливых дней отмены идеологических догм и цензуры. И поначалу, подобно тем же миллионам, переживал эйфорию, которая примиряла с нехваткой продуктов и предметов быта. Даже с пропажей нажитых денег. До них ли, когда открылись такие дали духовных прозрений, такие бездны сознания, долгие годы томившегося в тисках официального оптимизма?
С продуктами и ширпотребом наладилось, какие-то деньги появились, однако поразительно: чем комфортабельнее становился быт, тем заметнее освобождалась долгожданная свобода творчества от упомянутых прозрений и постижений духовных взлётов и бездн. Из всех возможностей раскрепощённого авторского сознания самым востребованным и ценимым сделался скандал. Причём не какой-то мировоззренческий или эстетический, а вполне жлобский, почти трамвайный и хамский. То шекспировский принц пошлёт кого-то по матери, то у какой-нибудь роковой героини юбку задерут, то легендарный искатель высшей истины окажется извращенцем.
Таковы художественные поиски освобождённой от идейного гнёта творческой натуры. Таковы причуды вольного авторского самовыражения и высоты духа, подстёгиваемые безбрежной креативностью. Так стоило ли доходить до отчаяния, а потом радоваться каждому глотку «ворованного воздуха», чтобы в итоге заветная свобода обернулась оргиями распущенности и разложения?
