Но вскоре двигатели самолета ожили. Стюардесса закрыла двери, оставив за бортом утреннюю африканскую жару, и по громкоговорителю велела отключить мобильные телефоны. К черту войну в аэропорту, мы летим! Сидящий рядом Найджел посерел от волнения.
– У меня дурные предчувствия, – пожаловался он, – ничего не могу с этим поделать. Мне кажется, должно произойти что-то ужасное.
Я стиснула его руку. Мысленно я убеждала себя, что все будет в порядке. В аэропорту нас встретит Аджус и целая команда вооруженных телохранителей, которые отвезут нас в гостиницу. Аджус писал, что там живут и другие иностранные журналисты. Что с нами может случиться? Если аэропорт и правда захвачен боевиками, если в районе идут бои, то пилот вместо Могадишо направит самолет в Харгейсу. Все, кажется, предусмотрено. С нами все будет в порядке.
Я повернулась к Найджелу.
– Это нормально, когда летишь в зону боевых действий, – сказала я с напускной уверенностью. – Так бывает у всех. Тебе станет легче, когда мы прилетим.
Самолет вздрогнул и покатился вперед, дребезжа и подпрыгивая, как старый драндулет, все быстрее и быстрее, пока наконец не оторвался от земли. Меня вжало в сиденье, желудок прилип к позвоночнику. Найроби остался далеко внизу – конгломерат из трущоб под блестящими на солнце жестяными крышами и плоских бурых пустырей. Пока самолет набирал высоту, я сидела в оцепенении и смотрела в окно. Итальянец в соседнем ряду вынул из сумки Библию, надел очки в черной оправе и стал тихо читать. Я включила ноутбук, надела наушники и включила файл аудиомедитации, который слушала по вечерам в Багдаде, в «Хамре», чтобы быстрее уснуть. Эта запись осталась у меня с тех времен, когда мы с Джеми посещали курсы медитации. Ее надиктовала руководитель нашей группы. Звучным ласковым голосом, под тихий аккомпанемент фортепиано, она велела делать медленные глубокие вдохи, снова и снова, повторяя, как заклинание: «С этим вдохом я выбираю свободу. С этим вдохом я выбираю мир». Я сидела, закрыв глаза, и дышала, и слова складывались в моем сознании в новую ритмо-смысловую модель: «Свобода, мир, свобода, мир». В попытках успокоить нервы прошло около получаса. Когда я открыла глаза, мне было лучше, гораздо лучше. Я остановила запись и заметила, что итальянец смотрит на меня.
– Вы молились? – спросил он.
– Ну типа. То есть да.
Он улыбнулся и ничего не сказал.
– Я просто пыталась успокоиться, – прибавила я. Интересно, миссионер он или священник?
