Нам хотелось побывать на соляных приисках. Найджел надеялся сфотографировать добытчиков, чтобы продать снимки в какой-нибудь журнал, а я думала записать свои впечатления и опубликовать их потом на сайте, посвященном путешествиям, или в нашей местной газете в Калгари. Нашим проводником вызвался быть низенький тучный афар с лицом, сморщенным, как скорлупа грецкого ореха, и с длинной седой бородой, куда он втирал рыжую хну. Мы прозвали его Рыжая Борода. Он не говорил по-английски, но его соплеменник, выступавший в нашей сделке переводчиком, объяснил, что дорога туда и обратно займет десять дней. С нами отправился и второй афар – молодой и серьезный погонщик верблюдов. Он получил прозвище Верблюжий Сплетник. От этого мы вообще не услышали ни слова – похоже, он умел общаться только с верблюдами. Лишь порой на его узком лице мелькала застенчивая улыбка. Он пешком сопровождал наш небольшой караван из четырех животных: двое везли нас с Найджелом, один – Рыжую Бороду, и последний верблюд вез багаж. У каждого под седлом были желтые пластиковые канистры, в которых плескалась вода.
Мы долго ехали вслед за Рыжей Бородой среди низких, плотно сбитых песчаных холмов, поросших кустарником, сменившихся под конец равниной серого цвета. Это было соляное плато. Всю дорогу мы с Найджелом развлекались как могли – пели песни, играли в «Двадцать вопросов» и просто кричали друг другу всякий вздор. Найджел рассказывал байки из своего детства – как он ненавидел интернат, куда его отправили учиться родители, и как он ненавидел за это родителей.
Мы расплескивали воду из бутылок, позволяли солнцу поджаривать свои голые плечи – словом, вели себя как школьники на первом свидании, с той разницей, что свидание проходило в эфиопской пустыне, в присутствии Рыжей Бороды и Верблюжьего Сплетника, которые молчаливо наблюдали за каждой нашей выходкой. По негласному уговору мы с Найджелом представлялись супругами, надеясь, что так наше свободное общение будет выглядеть более законным в глазах мусульман. Я, например, могла погладить его по щеке, а он игриво шлепал меня по заду, когда я садилась в седло после очередной остановки. Я начинала кое-что понимать о Найджеле. Несмотря на свои тридцать пять лет, он был не крепкий профессионал, а скорее полный надежд начинающий фотограф. Он говорил, что ему хочется быть военным корреспондентом где-нибудь в Афганистане, Судане, Ираке или Сомали – не важно где, лишь бы там шли военные действия, нуждающиеся в журналистском освещении. Я рассказала ему, как ездила в Кабул и жила в семье Амануддина. Грабитель на рынке не испортил мне общего впечатления об Афганистане как красивой загадочной стране, куда хочется вернуться. Найджел дал мне пощелкать своим фотоаппаратом – это был тяжелый, как кирпич, «Кэннон», с которым я забавлялась, меняя настройки в меню и объективы. Найджел показывал, как лучше снять пейзаж, как при помощи фильтра убирать солнечные блики.
