– Ошибались, я ни на Вере Базаевой и ни на ком не женился, а вы вот вышли замуж, и потому не вам бы меня, а мне вас следовало спрашивать.
– Разве я не при вас вышла замуж?
– Кажется.
– Ах да, я и забыла, это уже было так давно, вы, однако, знали, что я выхожу за Ивана Кузьмича?
– Догадывался.
– Нет, вы знали, вы даже говорили мне об этом, и я никогда не забуду ваших слов.
– Я уехал до вашей свадьбы.
– Теперь вспомнила: вы уехали на другой день после вечера у Ивана Кузьмича. Как я была тогда сердита на себя; я никак не думала, что вы уедете, не простясь с нами, я хотела вам сказать многое после этого вечера.
– Скажите теперь.
– Теперь уже нечего говорить.
– Стало быть, теперь для вас бури промчались, гроза миновалась?
– Не совсем: бури, кажется, еще только начинаются; вы где живете?
– На Тверской.
– Нет, зачем? Переезжайте в Сокольники.
– У меня дела есть в Москве.
– Ну, что дела!.. Отсюда можно ездить, переезжайте. Бог даст, приедет Леонид, нам будет очень весело. Переезжайте.
Я согласился.
– А сегодня у нас отобедаете?
– Если вам угодно.
– Да, непременно, я вас познакомлю с моею bellesoeur[9], сестрою Ивана Кузьмича.
– Она не вроде тех, которых я видел у него на вечере?
– О нет, то родня его с отцовской стороны, а это совсем другая; очень умная девушка, она вам понравится.
Так говорила Лидия Николаевна, и я не спускал с нее глаз. Она мне очень обрадовалась, но в то же время видно было, что к этой радости примешивалось какое-то беспокойство. В ее, по-видимому, беспечном разговоре было что-то лихорадочное, как будто бы она хотела заговорить меня и скрыть то, что у ней лежало на сердце. Подозрения мои еще более подтвердились, когда она потом вдруг задумалась, и как-то мрачно задумалась, так что тяжело и грустно было видеть ее в этом положении. Я начал между тем осматривать комнату, в которой сидел. Квартира была слишком небогатая, несмотря на то, что, по-видимому, были употреблены все усилия, чтоб скрыть ее недостатки и хоть сколько-нибудь принарядить бедное помещение. На грязных и невысоких окнах стояли прекрасные цветы; мебель, вряд ли обитую чем-нибудь, покрывали из толстого коленкора белые чехлы; некрашеный пол был вымыт, как стеклышко.
Вошла белокурая девушка в локонах, собою нехороша и немолода, но в белом кисейном платье, в голубом поясе и с книгою в руках. Я тотчас же догадался, что это m-lle Марасеева, и не ошибся. Лидия Николаевна познакомила нас и сказала, что я друг Леонида и был с нею очень дружен, когда она была еще в девушках. М-lle Марасеева жеманно поклонилась мне, села и развернула книгу.
