– Заварили кашу, сунулись с 800 рублями, пропадём и с потрохами.
Он уже совсем пошёл было, возвратился и сказал с напряжением и горячностью:
– Вы понимаете, обед три копейки, – всех 500 накормить, – 15 рублей в день. С сапогами, юбками, рубашками, пальтишками на всех – тысячу рублей в месяц. В городе, где больше 100 тысяч жителей, в городе миллионеров, в городе с оборотом в 200 миллионов, в городе, где театр в сезон выручает шестьдесят тысяч рублей! Вы понимаете, тысяча рублей в месяц?! Копейка с каждого жителя! Неужели не найдётся в городе тысяча интеллигентных семейств, где все эти скучающие, не знающие, что с собой делать дамы, не урвали бы из своего обихода рубля в месяц, не сбегали бы сами к таким голодным, не отправили бы туда когда-нибудь испорченное жаркое, недоеденную булку, старое платье…
Он совсем рассердился, напряжённо остановился, точно ждал ответа и, вдруг опять рассмеявшись, благодушно сам себе ответил:
– Ладно… мёртвой клешнёй вопьюсь, а уж притянем всех…
И громадный, сутуловатый, твёрдый, похожий на молот, он пошёл к выходу.
Уходя; он добродушно, тем же голосом, каким говорил с господином с усиками, с девушкой, с самим собой, сказал швейцару:
– Вот чего… станут меня спрашивать – через полчаса буду…
– Куда? – спросил его извозчик.
– Постой: куда же? – переспросил, уставившись на извозчика, Молотов, – да вот… Ну, поезжай прямо: буду показывать…
В столовую приехал Молотов вместе с подходившими ребятишками, которых вели две взрослые девушки.
– Ну, валите, – скомандовал им Молотов, настежь растворяя одностворную дверь столовой.
Старая кухня пахла свежей извёсткой, крашеными жёлтыми полами, зелёными скамьями. Для экономии места сидели на скамьях в два ряда спинами друг к другу.
– Будут толкаться, – заметил кто-то.
Не толкались. Несколько секунд стоял гул рассаживающихся и потом все сразу стихли и напряжённо смотрели.
Запах щей наполнил комнату, ломти ситного хлеба разносили и раскладывали перед каждым прибором. Затем началась еда. Четыре ведра щей, 30 фунтов хлеба в шесть минут, – Молотов смотрел по часам, – исчезли в маленьких желудках.
В каком-то особом настроении, проглотив свою порцию, сидела Наташа. Горячая вкусная пища согрела её, как греет только очень голодных, – согрела и опьянила. Было хорошо, легко, хотелось ещё есть. А в кармане лежал ярлык на полусапожки и на юбку. Ей хотелось смеяться, говорить, прыгать.
– Ну, наелись? Ступайте в мастерскую.
И толпа с тем же гулом повалила к дверям.
