Милый друг подле нее; он у ее ног; он осыпает поцелуями ее руки, лобзает ноги ее…
Да, счастливое это время, когда молодой человек, влюбленный, без надежды на соединение, подле своей милой, у ног ее, целует, любит ее, смотрит ей в очи, сам млеет, умирает, испепеляет сердце (испепеляет – какое выразительное слово!), позабывает всех людей и видит только одну ту, кого любит… Тезеев и Елена были счастливы в это время. Они целовались, любили, клялись в любви друг другу – и вот один долгий сладостный, гармонический поцелуй соединил их уста, слил души их, рассыпал лучи счастия из одного сердца в другое.
– Люблю тебя, Поль! – говорила Елена.
– Люблю тебя, моя добрая, моя прекрасная Елена, – шептал Тезеев… – буду любить до гроба…
– Я вечно твоя, – залепетала опять Елена, прижавшись к другу и трепеща всем телом.
– Моя!.. о, моя! – говорил Тезеев, заключивши ее в свои объятия… – Ты любишь меня?.. О! как я теперь счастлив!
– А как счастлива я! – прошипела Елена, обвившись, как змей, руками вокруг Тезеева и осыпая его поцелуями{2}.
Очень хорошо!
Приезжает мать и просит Тезеева предложить кому-нибудь из актеров, для бенефиса, переведенный ею или кем-то из ее знакомых водевиль. «Да чего же лучше – хоть в бенефис вашей матушки»{3}.
Тезеев в отчаянии, и автор рад случаю наговорить пышных фраз о невыгоде быть сыном актрисы.
Елена тоже в отчаянии, опять-таки к большому удовольствию автора, который, при сей верной оказии, так разлился в потоке фразеологии:
Бедная девушка! мечтай и плачь, плачь и мечтай! – Ты счастлива, потому что можешь мечтать, потому что можешь плакать: наступит время, и ты не будешь мечтать, потому что тебя задавит, убьет существенность, когда мечты, которыми ты была счастлива, издохнут[1], разлетятся мыльными пузырями, когда ты узнаешь жизнь во всей ее наготе, со всеми страданиями, со всеми бедствиями. Ты еще не знаешь жизни, потому что не знаешь страданий, но скоро, скоро ты ее узнаешь, и тогда, быть может, пожалеешь о том времени, когда ты плакала и мечтала, мечтала и плакала; быть может, это самое время ты назовешь счастливейшим в своей жизни. Наступит время, и ты, бедная девушка, не будешь плакать, потому что в твоих глазах не будет того пламени, который бы мог растопить льдины бедствий, примерзших к твоему бедному сердцу, которое испепелится (от морозу?), уничтожится, разорвется, и за остатками его придут люди… ножами разрежут грудь твою и вынут оттуда остатки твоего сердца и, окровавленные, бросят тебе в лицо: и ты будешь молчать, потому что у тебя на устах не будет ни одного слова, в голове ни одной мысли, в груди ни кусочка сердца… потому что всего этого (то есть и слова, и мысли, и кусочка сердца) ты хотела сама, страдалица!.. О! не играй лучше, не играй в эту игру, не играй в любовь: тут всегда грозит верный проигрыш. Не кидайся в эту бездну; ты погибнешь там!.. Пусть она прикрыта цветами, пусть наверху цветут розы и лилии, пусть тут воздух дышит ароматами, пусть роскошнее блестит солнце; но там, внизу – в глубине – воздух растворен ядом, там змеи,
