Он невысок ростом, очень строен, скорее даже худ, невероятно подвижен. Но больше всего Пыпина поражает лицо Михайлова. Оно просто страшно; черные густые брови крутыми полукружьями обрамляют узкие, разрезанные по-калмыцки глаза. На них тяжело навалились красноватые веки. Для того чтобы открыть глаза, Михайлов поддергивает брови, поэтому его лицо все время перекашивается гримасами. Большие очки только отчасти скрывают этот недостаток. Пыпин знает, что Михайлов в детстве перенес операцию век. Операция позволила ему видеть, но, конечно, он остался обезображенным па всю жизнь.
Черные-черные с отливом волосы и на редкость красные губы.
В сером халате в сумраке мезонина он напоминает летучую мышь. Пыпина даже передернуло.
Зато голос у Михайлова такого приятного, звучного тембра, что хочется слушать и слушать.
И он говорит без умолку, быстро, образно, остро.
Извинившись перед братьями, Михайлов на минуту скрывается в спальне и выходит оттуда уже без халата, в сильно поношенном сюртуке, сидящем на нем, однако, безукоризненно.
Чернышевский хватает друга в объятья, всматривается, смеется:
— Ты все такой же франт, а я, брат, по-прежнему попович. Знаешь, Саша, как мы познакомились с ним в университете?
И, не дожидаясь, когда Пыпин скажет «знаю», Чернышевский уже в который раз с удовольствием рассказывает, как на первой же лекции Михайлов обратил внимание на бледненького близорукого студента в сереньком форменном сюртуке.
— Вы, вероятно, второгодник? — спросил он меня.
— Нет, — говорю, — а вы, должно быть, судите об этом по сюртуку?
— Да.
— Так он с чужого плеча. Я купил его на толкучке.
Михайлов смеется раскатисто, заразительно, Чернышевский — сдержанно, но глаза его светятся радостью.
С этого сюртука началось знакомство, которое теперь, с годами, стало тесной дружбой людей с одними мыслями, одними целями, едиными взглядами на жизнь.
— Но тебе пора в управление, — Чернышевский говорит Михайлову то «ты», то «вы».
— Как бы не так! Пока вы у меня, я для управления не существую. Скажусь больным…
— А поверят? — с опаской спрашивает Пыпин.
— Ха! Обязаны поверить представителю благородного российского дворянства, потомку князей.
Пыпин смотрит на Михайлова с недоумением.
— Да, ваш кузен, наверное, и не знает, что по линии матери я прихожусь внуком генерал-лейтенанту Уракову, «киргизскому» князю, а со стороны отца — я потомок крепостных. Вот и получается, что слову князя в соляном управлении поверить обязаны, ну, а как крепостная бестия, я могу и обмануть начальство.
