Меня все предупреждали, ругали, грозились выгнать из школы, но я-то нутром чувствовал: тайное общественное мнение было на моей стороне. Никто не заподозрил инсценировки. Никто… кроме участкового. «Мазуренко – ты паршивая скотина и поступил по-звериному, – были первые слова человека, которого я уважал и боялся, – не думай, что все сойдет тебе с рук. Все это вылезет не сегодня-завтра». Я готов был с ним согласиться: «Да, я скотина, но мне это было нужно. Очень нужно, до нестерпимого визга! И потом, если вы все такие умные, то почему мне все сходит с рук?! Почему я вас переигрываю?!» Такие вопросы я хотел бросить ему в лицо. Но вместо этого я изобразил покаявшегося падшего ангела и просто попросил его по-человечески: «Семен Игнатьевич, простите, меня черт попутал. Отправьте меня, пожалуйста, в армию, в ВДВ непременно, на исправление. Я службой Родине докажу, что не так уж плох, как вы обо мне думаете». Он смягчился и… помог».
Лантаров вздрогнул: посторонний шум ворвался в его сознание. Он оторвался от тетрадки. Оказывается, это включился холодильник – единственное технологическое существо, обитающее в этом оглушенном тишиной доме. Лантаров невольно прислушался: действительно, шум работающего холодильника был инородным, лишним в этом доме, на этом участке Вселенной.
Часы показывали два пополудни. Он решил отложить чтение – Шура вот-вот должен был вернуться, и Лантарову было бы неловко оказаться застигнутым за чтением. Кроме того, его тело затекло, и необходимо было хоть как-то его размять, заставить хоть немного служить своему хозяину. Осторожно, щадя ноющие от боли места, он стал сползать с жесткого лежака.
3
Возбужденный прочитанным, Лантаров некоторое время бесцельно перемещался на костылях по комнате. Глаза его почему-то чаще, чем раньше, стали натыкаться на плакаты и надписи на них. Это происходило и раньше, и он даже механически проглатывал надписи, лица же мудрецов и философов становились такой же привычной частью интерьера, как и сами полки. Теперь он стал вчитываться более осмысленно, удивляясь, что слова раньше не произвели никакого впечатления. Прежде это были непонятные наборы слов, заумщина, похожая на бессмысленные избитые выражения, которыми щеголяли некоторые преподаватели в университете. Но теперь все казалось иным, приобрело совсем другие оттенки. Как будто благодаря шаманским рецептам Шуры сознание стало медленно оживать и освобождаться от сковавших его льдов. Он вдруг увидел, что плакаты и таблички, совершенно различные по размерам, но одинаково аккуратные, все в деревянных рамках из неокрашенной сосны висели в разных местах дома, подобно фотографиям или картинкам. Ранее непонятные надписи, оказывается, были довольно красиво выполнены краской. Было очевидно, что тот, кто наносил слова на фанерные дощечки, очень старался, выбирал различные цвета и шрифты, склоняясь преимущественно к готическому начертанию букв.
