Испытуемый сжал челюсти с такой силой, что Дживс показалось, будто она слышит скрип зубов. На мокром от пота лице Бронци стремительным калейдоскопом промелькнули ненависть, ярость, злоба… и страх.
— Однако ты ошибся в одном, — Владимир задумчиво посмотрел на открытый сундук и сияющие инструменты, разложенные в ложементах, выложенных красным бархатом. — Стажер, будьте любезны, вон ту бутылку с солевым раствором. Необходимо будет восполнять потерю жидкости у нашего гостя.
Леонор сделала пару шагов на негнущихся ватных ногах. Идея присутствовать при допросе уже не казалась ей такой уж хорошей, но отказываться было поздно.
— Благодарю, — сказал Сименсен, устанавливая стеклянную бутылку в специальный держатель. Игла в его пальцах нашла вену на руке испытуемого с такой легкостью, будто Арбитр был опытной сестрой из Госпитальеров. — О чем я говорил?.. А, да. Так вот, ты ошибся. Я не стал восстанавливать или аугментировать руки не потому, что мне нравится боль. И не потому, что мне нужно освежать старые заветренные воспоминания. Дело в том…
Арбитр достал из сундука складной столик, похожий на те, что ставятся у постели больного для складывания разных шприцев и прочих необходимых вещей. Аккуратно разложил его слева от допросного кресла. Бронци прошипел сквозь сомкнутые зубы длинную, зловещую фразу на языке, незнакомом стажеру Дживс. Непонятные слова звучали угрожающе, как черное ругательство и одновременно проклятие. Но Владимир лишь усмехнулся, с пониманием и без злобы.
— Дело в том, что я видел многих палачей, которые слишком увлеклись своим ремеслом, — сообщил он. — Власть соблазнительна, а власть над чужим страданием — соблазнительна вдвойне. Это большое искушение, особенно когда вкладываешь в ненависть к Ереси всю душу, как я.
Сименсен достал и положил на столик первый инструмент, похожий на хитро изогнутый, очень узкий скальпель, хищный и опасный даже на вид. Голос Арбитра чуть подрагивал при каждом движении. Но при этом все жесты Боргара были точны и верны, как у сервитора с самыми лучшими протезами.
— Поэтому я оставил руки в их прежнем состоянии. Я ношу усилители мышц и блокаторы боли, но всегда снимаю их перед допросом. Я причиняю немыслимую боль, но и сам испытываю ее при каждой манипуляции. Это не дает мне увлечься процессом, впав в грех гордыни, и всегда напоминает, что пытка — не развлечение, не средство самоутверждения или мести. Это инструмент, который должен применяться только в самых необходимых случаях и использоваться ровно столько, сколько необходимо для установления истины.
