Она продолжала робко.
— Мишель, я была очень молода… и я страдала. О! если бы вы знали, что это такое — бѣдность, бѣдность, заботливо очищающая пятна съ шелковаго платья, изношеннаго до нитокъ; если бы вы знали это существованіе безъ радостей и безъ надеждъ бѣдной и честной дѣвушки, имѣющей одинъ возможный жребій — работать, чтобы жить… чтобы не умереть съ голоду.
— Развѣ я вамъ предлагалъ бѣдность?
Странная улыбка скользнула по губамъ графини Вронской,
— Вы мнѣ предлагали 60 или 80 тысячъ франковъ дохода, а графъ Вронскiй предлагалъ мнѣ въ 15 разъ болѣе! Эта переспектива мнѣ вскружила голову. Я была безумна, я думала, что съ деньгами можно все купить, даже счастье… Очень скоро, увы, я увидѣла свою ошибку… непоправимую…
Она говорила долго о разочарованіяхъ и пустотѣ того существованія, которое ее вначалѣ ослѣпило, какъ мало-по-малу восхищеніе богатствомъ и тѣмъ, что оно даетъ стало казаться ей пустымъ и какъ часто, въ часы сосредототоченнаго размышленія, она принималась сожалѣть даже о прежней бѣдности.
Мишель совсѣмъ не думалъ ее перебивать, онъ едва ее слушалъ или вѣрнѣе онъ слушалъ ея пѣвучій, притягивающій голосъ, не стараясь вникать въ смыслъ произносимыхъ ею словъ. Къ тому же она не говорила ничего такого, чего бы онъ уже не угадалъ заранѣе, — условныя, неискреннія банальности; и онъ зналъ, что и въ этотъ разъ, если голосъ Фаустины становился задушевнымъ, а ея лицо такимъ трогательнымъ, то только потому, что она сама увлекалась совершенствомъ, съ какимъ играла свою роль, но онъ испытывалъ мучительное наслажденіе дать убаюкивать себя этому лживому, но очаровательному голосу.
Однако черезъ нѣсколько минуть у него вырвался усталый жестъ.
— Къ чему тревожить тѣни? — сказалъ онъ. — Достаточно одного слова; вы меня не любили.
— Выслушайте меня, Мишель. Вы были единственнымъ человѣкомъ, котораго я когда либо любила… но я не сознавала. Я не понимала… нѣтъ…
— А я васъ такъ высоко ставилъ! — прошепталъ онъ, не отвѣчая непосредственно на ея слова. — Ни одна женщина въ моихъ глазахъ, въ моемъ сердцѣ не могла сравниться съ вами. Я себя считалъ недостойнымъ васъ, и вся моя жизнь была бы употреблена на то, чтобы заслужить вашу любовь… Вы были самая прекрасная, самая чистая и лучшая, я молился на васъ.
Графиня Вронская покачала головой.
— Вы меня обожали, — сказала она, — любили ли вы меня? Вы любили женщину, имѣвшую мои черты лица. Вы любили во мнѣ вашу идею. Ахъ! зачѣмъ говорятъ, что любовь слѣпа? Она, напротивъ, проницательна, настоящая любовь! Недостатки характера, даже пороки видитъ она и гораздо лучше, чѣмъ бы ихъ увидѣли дружба или равнодушіе, настолько ея созерцаніе страстно; но она любитъ, не взирая на несовершенство, любитъ, пожалуй, ради него, потому что любитъ личность, а не отвлеченность, нѣчто сверхчувственное; недостатки же составляютъ часть личности, неотдѣлимы отъ опредѣленнаго образа жизни и мыслей, придаютъ ему отличающій его обликъ, наравнѣ съ самыми удивительными качествами. Къ тому же можетъ быть — какъ парадоксально это ни кажется — любятъ дѣйствительно только тогда, когда, такъ сказать, удивляются своей любви, спрашивая себя: „но почему она?“… „почему онъ?…“ и не находя на этотъ вопросъ отвѣта, кромѣ отвѣта избалованныхъ женщинъ или дѣтей: „потому что такъ!“ Вы меня никогда такъ не любили. Вы слишкомъ ясно сознавали это „почему“ вашей любви или, вѣрнѣе, вы его очень искусно изобрѣли. Затѣмъ, вы поняли ваше заблужденіе, и любовь исчезла вмѣстѣ съ этимъ великолѣпнымъ, удовлетворявшимъ васъ объясненіемъ вашего увлеченія… Вы любили ангела, идеалъ, фею, и мнѣ, право, кажется, что вы презираете женщину; право, такъ!
