«Там — вся наша жизнь направлялась и топталась тремя ведущими придурками: Соломоном Соломоновым, главным бухгалтером; Давидом Бурштейном, «воспитателем», а потом нарядчиком; и Исааком Бершадером (Соломонов и Бершадер перед тем так же точно вершили лагерем при Московском Автодорожном, МАДИ). Все трое они появились уже при моих глазах, и для всех троих снимали с должностей тотчас их предшественников, русских.
Сперва прислали Соломонова, он уверенно занял надлежащее место и расположил к себе младшего лейтенанта (думаю, что — через продукты и деньги с воли). Вскоре затем прислали и провинившегося в МАДИ Бершадера с сопроводиловкой: "использовать только на общих работах". Лет пятидесяти, низенький, жирный, с хищным взглядом, он обошёл и осмотрел нашу жилую зону снисходительно, как генерал из Главного Управления. Старший надзиратель спросил его: "По специальности — кто?" — "Кладовщик". "Такой специальности не бывает". — "А я — кладовщик". Угнетённый ходил и кладовщик зоны Севастьянов.
Потом санчасть освободила Бершадера «по болезни» от всяких работ, и он отдыхал уже в жилой зоне. За это время, видимо, поднесли ему кое-что с воли. Не прошло недели — Севастьянов был снят, а кладовщиком назначен (при содействии Соломонова) Бершадер. Тут выяснилось, однако, что физическая работа пересыпки крупы и перекладки ботинок, с которой Севастьянов справлялся в одиночку, Бершадеру тоже противопоказана. И ему добавили в помощь холуя, и бухгалтерия Соломонова провела того через штаты обслуги. — Но и это ещё не была полнота жизни.
Самую красивую и гордую женщину лагеря, лебедя М-ву, лейтенанта-снайпера, — он согнул и поневолил ходить к нему в каптёрку вечерами. Появился в лагере Бурштейн — и другую красавицу, А.Ш., приспособил к своей кабинке. Это тяжело читать? Но сами они нисколько не беспокоились, как это выглядит со стороны, они как будто нарочно сгущали впечатление». Они не сгущали впечатление — а просто вели себя ещё как титульная нация в этой стране с 1917 г. Засвидетельствованное А. Солженицыным было возможно потому, что с предвоенных лет руководство ГУЛАГа было насыщено еврейскими кадрами.
«Среди писем по "Ивану Денисовичу", — вспоминал А. Солженицын, — было у меня и такое, от анонимного еврея: "Вы встречались с евреями, томившимися вместе с вами безвинно, были, очевидно, не раз свидетелями их мучений и гонений. Они терпели двойной гнёт: заключение и вражду со стороны заключённых. Расскажите об этих людях!" Но в лагерях, где я сидел, было иначе: евреям, насколько обобщать можно, жилось легче, чем остальным».
