Потом я почувствовал на лбу ее руку и услышал, как фея тихо запела — так моя сестра напевала свои, заклинания. От ее руки исходил успокаивающий холодок, который распространялся по всему моему телу. Боли утихли, и у меня появилось ощущение, будто я освободился от своего тела и существую вне пространства и времени — в каком-то ином мире.
В этом мире я без слов общался с бесплотными существами, занятыми чем-то не доступным моему пониманию, но я почему-то знал, что в их занятии есть какой-то тайный смысл. Дважды я возвращался в свое тело и, открыв глаза, видел перед собой женское лицо — каждый раз незнакомое. И в первый раз я видел его на фоне лунной ночи, а во второй — на фоне дневной голубизны и облаков.
Каждый раз, ощутив на себе мой взгляд, фея касалась меня рукой и тихо пела, а я вновь покидал и свое тело, и этот мир, смутно сознавая, что ищу не смерти, но жизненного обновления.
Пробудившись в третий раз, я почувствовал, что возле меня никого нет. Мой ум был ясен — каким не был с того утра, когда мне довелось связаться с проклятым жеребцом. Я по-прежнему лежал с приподнятой головой, что давало мне возможность осмотреть глиняный саркофаг, в который было замуровано мое тело. Глина высохла и затвердела на солнце. Никто больше не держал рук у меня на лбу и не пел заклинаний. Это обеспокоило меня, и я попытался повернуть голову, чтобы разобраться, где же я нахожусь.
Слева от себя я увидел крутой и круглый, как стенка чаши, склон. У его подошвы бурлила пузырями большая лужа грязи — того же красноватого цвета, что и глина, которой я был обмазан. Над ней струйками подымался пар. Я медленно повернул голову направо, и обнаружил почти ту же картину: такой же склон и под ним такая же лужа, только грязь в ней была погуще и пыхала, как забродившее тесто.
Среди этого бульканья и пыханья я вдруг различил какой-то вой — в котором слышалось столько боли, что во мне едва не пробудились недавние переживания. Какой-то зверь показался на кромке котловины и заскользил по ее склону. Он выгибал спину дугой, его движения были скованными и угловатыми, и я понял, что зверь сильно покалечен.
Это был снежный барс! Его густая шерсть была обагрена кровью, а на боку зияла рана — такая глубокая, что я заметил в ней белизну оголившегося ребра. Жалобно скуля, он полз по направлению к ближайшей луже грязи. Собрав остатки сил, зверь погрузился в лужу раненым боком и затих. Его морда была обращена ко мне. Барс больше не скулил, и я бы решил, что он мертв, если бы не было заметно, как он дышит.
