— Вуся! Привет!
— Мужики на рыбалке, а бабы кирпичи собираются делать, — кивнула Кузь-Матрена на женщин. — Ватагой дело спорится. Так жизнь и идет. Так и идет.
— Идет жизнь, — ответила Анн и указала место рядом с собой. — Садись да расскажи, как живешь-поживаешь.
— Не слышу!.. — Кузь-Матрена приложила руку к уху.
— Садись, говорю, тогда услышишь. — Старуха Анн прибавила голос. — Как живешь-здравствуешь?
— Верно говоришь, солнышко теплое, — улыбнулась Кузь-Матрена.
На ней пусто, как на жердине, до самой земли повисал выцветший сарафан. Поверх кокошника — синий платок в белую горошину. Лицо вытянутое, сморщенное, словно подгоревшая шаньга, безбровое, с маленькими смешливыми глазками, с мясистым носом и выдвинутым подбородком. Она долго приноравливалась, чтобы присесть на низкое крыльцо. Наконец присела, как угнездилась.
— Вот теперь хорошо! — И подставила ухо: — Что говоришь?
— Как живешь-здравствуешь?
— Живу, слава Богу! — ответила Кузь-Матрена. — Вот только слышу немного слабо. Да глаза уже не те. И ноги тянет войтээ, северный ветер, рематизм называется. И зубов некоторых нету. А про внутренности лучше и не говорить — все дрянь. Даже память теряю…
— Охо-хо! Худо дело!..
— Худо, худо, — качала головой Кузь-Матрена. — А так остальное — хорошо, здорова…
Старуха Анн хохотнула:
— Остальное!.. Ну ты скажешь! А как живет муж твой, Эндрей?! Что-то давно не видела кума…
— Болеет. Лежит, не встает. А может, уже выживает из ума — древний стал. — Кузь-Матрена вздохнула. — Пора — девятый десяток подходит. Сегодня говорит: «Вот беда! Овечки-то наши давно потерялись. Надо искать. Пойду сам». А сам даже не встает. А овечки в ограде. Потом, верно, сюда подались.
— Да-а, — посочувствовала старая Анн. — А овечки-то ваши, верно, были здесь!
— Знаю, знаю, — закивала Кузь-Матрена, — я потому и пришла. Время стричь их. Тепло стало. Пускай пока травку щиплют, а мы поболтаем немного. Ты все возишься-нянчишься?
— Вожусь, нянчусь!.. О-о-о! — Старуха Анн, смеясь, быстро взяла внучку на руки. — Вот тебе и раз! Проговорила с тобой! Новые чулочки на нее надела, а она… молчком…
Кузь-Матрена засмеялась:
— Это у них в обычае… Кажись, Груней зовут?
— Груней! Вот так и живу — вожусь, нянчусь, старею! Что мне делать больше! А кум, говоришь, древним стал, ум за разум заходит?
— Ум за разум, — вздохнула Кузь-Матрена. — На днях разговор завел про Ухту. В Ухте ведь он родился и вырос, а я сама-то из села Усть-Ухта. Молодость там прошла, встретились там и поженились. Потом сюда, за Камень пришли. Нужда заставила. Так вот до женитьбы-то он в Ухте работал, соль добывал. А помимо соли-то горящую воду, непть называется… Красивый Эндрей-то был. И я тоже ничего.
