Не могу сказать, что первая встреча с моим новым начальством прошла так, как запланировано. Во-первых, если честно, я ничего особо не планировал. Ну так, войду, представлюсь, скажу несколько слов, о том, как рад служить под его начальством. И меня отправят какому-нибудь офицеру, кто сможет быстро ввести в курс дела.
Из всего намеченного удалось только войти. А дальше началось воплощение, какого то адского плана. Лейтенант-колонель даже не дал мне представиться. Если честно, первые пят минут он мне не дал полного слова сказать.
– Вот и наш барон! – такова была его первая фраза.
(Проклятье! И здесь тоже!)
А дальше его уверенный хрипловатый баритон с оттенком бронхитного кашля, начал медленно и методично заполнять небольшой кабинет, буквально вдавливая меня в пол. Вот наш с ним диалог, если конечно можно назвать диалогом разговор поезда с жуком, переползающим через рельс.
– Добро пожаловать в Капдай, су-лейтенант!
– Спа…
– Весь в отца! Строен, подтянут, аккуратен. Вот мы с ним на снимке, специально принес из дома, думаю надо барону показать.
– Но я не…
– Барон, барон, мы отца твоего так в нашей школе дразнили. За глаза, конечно. Любя. Это ведь у вас в предках Шарль Луи де Секонда, барон де Монтескье значится? Вот.
Я старался рассмотреть снимок, которым мой начальник постукивал по столу. Это фото из тех, что делали в прошлом веке для выпускников всех учебных заведений. В центре снимка, окруженный курсантами в полицейских мундирах, стоит мой отец, молодой капитан, преподаватель школы, высокий, щеголеватый и стройный. Он и сейчас почти такой же, разве только посуше стал, да чуть сутулиться начал последний год. А рядом с ним, похоже, этот самый Симон Жубер, мой нынешний начальник. Его не так просто узнать. Здесь на снимке, он чуть ниже отца, но, так же как он, худощав и подтянут. За эти годы, оставаясь при своем росте (метр семьдесят пять, на глаз) он сильно добавил в талии и вырастил на лице (и шее) большое количество складочек. Как будто его лепили из глины, и скульптору было жаль убирать лишний материал. А разлапистые и слегка торчащие уши, надо полагать, были у него всегда. Теперь он выглядит как идеальное воплощение француза среднего возраста, какими они (мы) были в девятнадцатом веке. Ему бы усы как у Жоржа Дюруа,3 нет, лучше прямо как у Бальзака. Был бы чистый морж.
Вот влип! Это я про себя. Он не тольок учился у моего отца. Он его до сих пор чтит. Сейчас он напишет отцу, тот ему ответит, изложит, все, что по меня думает. И зачем я тогда переводился из Марселя?
