– Послушай. Я – человек, который сделал своим хлебом насущным убийство других людей. И я согласен, что образ жизни людей может быть разным, как и движущая сила их поступков.
– Я тебе не верю.
– Что?
– Я тебе не верю, я думаю, ты просто пытаешься кое-что скрыть.
– Скрыть что?
Я услышал, как она сглотнула.
– Что ты меня любишь.
Я повернулся к ней.
Лунный свет из окна отражался в ее влажных глазах.
– Ты меня любишь, дурачок.
Она несильно ударила меня по плечу, повторяя: «Ты любишь меня, дурачок, ты любишь меня, дурачок», и по ее щекам потекли слезы.
Я прижал ее к себе, и мое плечо сначала потеплело, а потом похолодело от ее слез. Теперь я видел зажигалку. Она лежала на пустой красной коробке из-под пиццы. Если я раньше и сомневался, то теперь знал наверняка. Ей нравилась Большая особая. И я ей нравился.
Вечер накануне Рождества.
Снова похолодало, но на этот раз погода была мягкой.
Я позвонил в туристическое бюро из телефонной будки на углу, где мне сообщили стоимость авиабилетов в Париж. Я пообещал перезвонить и набрал номер Рыбака.
Без всяких вступлений я сказал ему, что хочу получить деньги за устранение Хоффманна.
– Мы говорим по открытой линии, Улав.
– Тебя не прослушивают, – сказал я.
– Что тебе об этом известно?
– Хоффманн платит одному парню в Телефонной компании, у которого есть список прослушиваемых телефонов. Никого из вас в списке нет.
– Я помогаю тебе решить твою проблему, Улав. Но почему я должен платить за это?
– Если Хоффманна не станет, ты сможешь много заработать, поэтому для тебя это все равно мелочь.
Наступила пауза, но длилась она не долго.
– Сколько?
– Сорок тысяч.
– Хорошо.
– Наличкой, заберу завтра утром в магазине.
– Хорошо.
– И еще. Я не буду рисковать и не приду в магазин сегодня вечером, люди Хоффманна у меня на хвосте. Пусть машина подберет меня за стадионом «Бишлетт» в семь.
– Хорошо.
– Вы достали гробы и машину?
Рыбак не ответил.
– Прости, – сказал я. – Я привык все делать сам.
– Если у тебя больше ничего…
Мы положили трубки. Я стоял и смотрел на телефонный аппарат. Рыбак без всяких колебаний согласился на сорок тысяч. Я бы обрадовался и пятнадцати. Неужели он, крохобор, этого не понял? Не может быть. Этого просто не может быть. Я продал себя задешево. Я должен был попросить шестьдесят. Может, восемьдесят. Но теперь уже слишком поздно, надо радоваться, что я хотя бы один раз сумел изменить условия сделки.
Обычно, когда до операции остается больше одного дня, я нервничаю. А потом я начинаю обратный отсчет и становлюсь все спокойнее и спокойнее.
