«Вот те раз, – подумал Николас. – Для непосвящённого звучит и впрямь впечатляюще. Неудивительно, что Стерляди удаётся переманивать к себе моих агентов. «Связь с Зондером» – настоящее клеймо предателя… Утечка информации, – подумал он. – Произошла утечка. Через кого? Самый простой ответ – через Каэлу. Идиотка! Если бы только можно было что-то с этим поделать теперь… Виновная давно казнена, а что толку».
– Ясно, – коротко ответил он.
Фрайманн помолчал.
– Какие будут указания? – спросил он впол-голоса.
Николас задумался.
За последние минуты он сумел всё-таки совладать с собой, но размышлять, сидя чуть ли не на коленях у Эрвина, было невозможно. Реннард поднялся, отошёл и прислонился спиной к противоположной стене. Крашеная штукатурка приятно охладила затылок. «Нуж-но сосредоточиться, – сказал он себе, – нельзя ничего упустить».
– А чего Стерлядь хотел от вас? – спросил он, глядя в стену поверх головы Фрайманна.
– Хотел удостовериться в моей верности Народному правительству. Он предположил, что вас вскоре исключат из его состава, – Эрвин помедлил. – Физически.
– И сделают это бойцы Отдельного батальона, – медленно закончил Николас.
– Так точно.
Реннард опустил голову.
Фрайманн смотрел на него неотрывно. Взгляд обжигал. «Душно здесь очень, – подумал Николас. – И как Эрвин тут спит?» Кожей он чувствовал слабое движение воздуха, дыхание вентиляционной системы. Она работала отменно, в комнате было холодно и свежо, даже чересчур холодно. Не в вентиляции было дело, это самого Николаса бросало в жар. «Впору расстегнуть верхнюю пуговицу… Нет, нет, о Господи! – Николас ощутил прикосновение паники. – Это же смерти подобно. Расстегнуть пуговицу. Облизать губы, потому что во рту сухо как в красной пустыне, и ждать, когда Эрвин прижмёт тебя к этой стене. Опять же и койка рядом.
О чём я думаю, – сказал он себе со злостью. – Что это такое?! Я что, мало работаю? Школьнику, студенту, кадровому менеджеру можно млеть и таять от близости людей в форме. Мне нельзя. Я революционный начупр, член Народного правительства. Я этими людьми командую. Я должен думать о деле».
Николас потёр лоб, закрыл лицо ладонью. Эрвин терпеливо ждал. «Он-то в чем виноват, – подумал Николас устало. – Он здесь ни при чём. Честный вояка. Мои сексуальные проблемы и особенности моей ориентации его не касаются.
Я думаю о деле.
Стерлядь.
Я думаю о Стерляди».
Николас повторял это как мантру, и наконец улыбчивый Шукалевич, самодовольный и бородатый как индюк, предстал перед ним точно въяве. Смотреть на него было мерзко. Омерзение встряхивало, словно ледяной душ.
