— Ну, пускай так, — сказал я, — из тех, как ты говоришь, двенадцати подозреваемых, то есть их без нас девять, насколько я знаю, теперь минимум трое на том свете. И других никто убить не пытался. Зачем тогда все?
— Затем, что это дикое преступление задумано одним из наших близких друзей! Как можно спокойно жить…
Он устал и соскользнул под одеяло. Одышка у него все-таки сильная. Как еще столько-то наговорил? Протянул трясущуюся руку и подцепил за склизкую ручку кружку с подтеками. Пил с отвращением.
Я заметил судно под столом, стыдливо прикрытое газетой, помойное ведро. На потолке — раздавленные комары. А вон там паутина. Да, все в запустении, все в ожидании.
Наконец он перевел дух и повернулся на бок:
— Напомню. Мы в том году приехали в Гагры тремя парами… ну, не совсем парами, ну, ты понимаешь. Там нашли еще три пары. И Гиви пригласил нас к себе в горную хижину.
— Я помню.
— Там был через ущелье…
— Они называют «щель». (Я перебил его, чтобы он смог перевести дух.)
— Не перебивай, так мне труднее. Там, перед его хижиной, был перекидной мостик, мост на тросах. А вместо перил линь.
— Два линя. Помню. Все это качалось. Особенно, когда возвращались.
Генка замолчал. Набирался сил перед самым главным, надо понимать. Да, я помнил этот мостик. И помнил, что был вполне уверен — он надежен, если его подвесил Гиви. Что же такое хочет сообщить Генка? Да, мост был на тросах. Гибкий настил на двух тросах, по бокам лини вместо перил. Девицы визжали…
Генка продолжил:
— Гиви, как хозяин, пил немного. Когда мы собрались уходить, уже к вечеру, он решил проверить тропу и мостик. Потом он мне все рассказал, а тогда — ничего, чтобы не напугать. Если помнишь, он долго чего-то торчал на улице, а мы все шумели, допивали… Этот мостик сделан… ну, на краях ущелья прибиты к скале корабельные кнехты…
— Знаю. Причальная рамка из толстых стальных таких столбиков. Вроде креста.
— Да. Он за них заматывал тросы. Тросы с петлей, с «маркой». Это надежно. И когда он осматривал левый трос, то вдруг нашел пропил.
— Может, разрыв?
— Нет! Там был натуральный свежий пропил ножовочным полотном. Почти на всю толщину троса. Он потом на другой день все тщательно осмотрел…
Генка стал кашлять, и на платке, которым он зажимал рот, появились яркие пятна крови.
Я пытался вспомнить. Прошло двадцать лет. Нет, я ничего не отыскал в памяти: никакой тревоги, страха, подозрений, которые бы добавили хоть чуть пасмурной окраски воспоминаниям. Очень славный и благополучный был вечер. Сохранилось одно хорошее. Может быть, не надо и бередить? Я все-таки уже всерьез воспринимал Генкин рассказ. Что бы ни было, надо снять тяжесть этой многолетней тайны с души умирающего. Может быть, придется сейчас что-то обещать… и сделать. Ведь для чего-то он меня пригласил.
