В монахе я не сомневался. Чувствовал, что не откажет. А вот себе я как-то трусливо не доверял. Сумею ли подобрать нужные слова? Хватит ли духу на эту внезапную нечаянную исповедь, которая так нужна мне? Ответа я не знал. Просто замер в паре метров от монаха, глядя на него в упор. Тогда и он посмотрел на меня, прямо в глаза, долгим ясным взглядом. Обычно пассажиры метро, случайно столкнувшиеся в недрах подземки, не смотрят так друг на друга, лишь коротко вскидывая глаза.
Несколько секунд мы не отводили глаз. Я понял, что он сразу узнал меня, заблудшую овцу, как это принято говорить. Заблудшую в себе, растерянную, беспомощную. Но терпеливо ждал моего решения, не сводя с меня взгляда. Сердце стало стучать быстрее, лицо залил адреналиновый румянец. Считанные секунды вязко тянулись, словно стремились стать минутами, а я все никак не мог сделать тот последний шаг, отделявший санитара Антонова от монаха. Будто бы между нами пролегла какая-то невидимая преграда, разрушить которую мог только я сам.
«Шел бы ты, Тема, домой. Что за романтические выходки — в метро к священникам приставать, — прозвучало в рациональном мозгу мирянина Антонова. — Если уж так надо, то делай все по-людски. Сходи завтра в храм, помолись, исповедуйся, причастись, раз ты христианин. Ну сам подумай, что ты ему сейчас скажешь? Смешно.»
Но вдруг странная мысль родилась во мне, внезапно и вся сразу. Казалось, что она и не моя вовсе. «Ты и монах - вы оба сейчас под землей. Там, где первые христиане познавали веру, рискуя жизнью. Это все остальные сейчас в метро, а мы с батюшкой в катакомбах. У истоков, где нет икон, свечей за деньги и церковного дресс-кода. Вот потому ты сейчас исповеди так хочешь, а не в храме. Здесь для исповеди самое место».
Стоило мне осознать это, как я слегка покачнулся, будто сбросив с себя остатки сомнений, и широко шагнул ему навстречу. Он чуть заметно улыбнулся, почти одними глазами, как будто был рад этому шагу.
— Добрый день, батюшка, — сказал я, толком не узнав собственного голоса.
— Здравствуй. Решился? — участливо спросил он, широко улыбнувшись. Эта улыбка была очень нужна мне тогда, чтобы разогнать последние сомнения, которые еще жили внутри санитара. Сразу стало значительно легче. «Катакомбы. Только я, он и общая вера. И никакого культа», — мысленно повторил про себя.
— Да, решился. С трудом, честно скажу.
— А без труда ничего стоящего в жизни нашей земной и не происходит. Господь был труженик. С чем пришел?
