— Лесные голуби. Вероятно, на них он охотится.
Из взведенного ружья показалось облачко дыма, а через несколько секунд прогремел выстрел.
— Вот еще одно из мужских занятий, я полагаю, — добавил он.
— Какое это? — Она издали посмотрела на него.
— Стрелять. Да ходить на войну — ответил он. — Это тоже входит в условия?
— Да, — сказала она. — Конечно.
Снизу, из леса долетел слабый звук топора. За спиной у них, от подножья кряжа простиралась холмистая равнина, кое-где нарушаемая шахтами и лесами. — Она тоже подернулась голубоватой дымкой, точно они смотрели в котлован озера.
— В этом смысле тебе должно быть трудно, — сказал он. — Я имею в виду такое деление мира, — добавил он.
— В каком смысле трудно? — спросила она, и глаза у нее повеселели.
— Даже если поглядеть на это, — сказал он, показывая на расстилавшуюся внизу картину. — Поля, форму которых определили мужчины и экономика, придуманная мужчинами. Работа, которую в основном выполняют мужчины. Изгороди, которые подстригают мужчины, железные дороги которые были спроектированы и построены мужчинами, для машин, которые изобрели мужчины. Шахты, где работают мужчины, давая топливо промышленности, которой управляют мужчины. Если разделить все надвое, этому, видно, конца не будет.
— А как еще на это смотреть? — спросила она. — Что женщине, просто стоять рядом со всем этим и ждать?
— Она не стоит и не ждет, — ответил он. — Она помогает это создавать.
Маргарет рассмеялась.
— Поразительно, как глубоко укоренились предрассудки. — Она направилась по тропинке, которая вела назад, к поросшей травой полянке.
Следом за ней стал спускаться и он. Когда он добрался до крошечной полянки, она уже свертывала клочья бумаги и укладывала сумки. Она прихватила с собой термос с апельсиновым соком и теперь вылила остатки в чашку — пусть он допьет.
— Это так чудно, — сказал он, наполовину смеясь.
— Что чудно? — В ее голосе, предупреждая его, послышалась угроза.
— Да перевернуть мир с ног на голову. Это вроде того, как если б вместо человеческих голов увидеть их ноги. Конечно, если б женщинам были органически присущи какие-то качества, те другие качества, про которые ты твердишь, они бы как-то проявились до этих пор.
— Разумеется, они как-то проявились, — сказала она. Только у них никогда не было ни экономической, ни нравственной свободы, чтобы сделать с этим что-нибудь.
— Не вижу, почему у них не было. — Он покачал головой. — В известном смысле у тебя и таких людей, как Марион или Одри, больше свободы, чем у меня.
